— Я бы не исключал этой возможности, государь, Петр Алексеевич, — он приник к трубе, окидывая пристальным взглядом поле предстоящей битвы. — Как я и думал, Браницкий оставил два полка в захваченном городишке, чтобы охранять его, пока основные войска разбираются с нами. Довольно самоуверенно, потому что поляки не знают, ни сколько нас, ни на что мы способны…

— Почему ты так уверен, Петр Петрович, что им не известно про нас почти ничего? — я принялся осматривать в трубу выступающих поляков, пытаясь найти среди них гетмана Браницкого.

— Потому что они здесь, государь. Ежели бы знали, то даже они не полезли бы, — увидев мой изумленный взгляд, Ласси пояснил. — Совсем они без головы, словно берсеркеры какие. Непобедимыми могли бы стать, ежели смогли бы договориться между собой, а вот с этим у магнатов совсем плохо, так что нет у них вообще никаких шансов. Я только одного не могу понять, почему именно Браницкий? Он же очень любит все французское, даже дворец свой назвал «Маленький Версаль», а мы вроде как с французами сейчас дружим.

— Кто-то очень ловко сыграл на его амбициозности, — вот для меня это назначение отнюдь не было неожиданностью. — Гораздо больше Франции, Ян Браницкий любит себя. И гетманская булава у него на поясе — это, подозреваю, не предел его мечтаний, но где-то совсем близко к нему. Вот только армия под его командованием не слишком уж и впечатляющая. Магнаты могут выставить гораздо больше солдат.

— Подозреваю, что поляки еще просто не объединились с Великим княжеством Литовским. Решили сразу на марше показать удаль, — Ласси внимательно отслеживал передвижение и выстраивание полков ровными шеренгами. Повернувшись назад, он заорал. — Готовсь!

За нашими спинами прямо на вершине холма были вырыты окопы, и сделаны валы, на которых так удобно расположились пушки. Я тронул пятками бока Цезаря, и он послушно отошел в сторону, уходя с траектории обстрела. Цезарь вел себя практически безупречно. Он чувствовал вину за то, что бросил меня тогда, при взрыве кареты Миниха, и теперь всячески пытался подлизываться, хотя я совсем его не винил. Зато теперь мне не приходилось всяческими ухищрениями призывать его к порядку, умное животное хоть и вздыхало, но четко выполняло любые мои приказания.

Сбоку всхрапнула лошадь и, как недавно Цезарь, ударила копытом по земле. Драгунский полк, оставленный Ласси пока в резерве, стоял особняком, а сами драгуны переговаривались и не выглядели хоть как-то обеспокоенными, в отличие от меня. Я совершенно не лез в разработку предстоящей битвы, потому что вообще ничего в этом не понимал, и помог лишь тем, что получалось у меня лучше, чем у любого в этом мире. Действительно, если бы поляки знали, чем может закончится сегодняшняя битва, они остались бы в Газенпоте дожидаться подкрепления из Литовского княжества, и хрен бы мы их оттуда выкурили, конечно, при том условии, что они бы как следует заперли городок, потому что двух полков для этого было явно маловато. Точнее, их хватило бы, если бы они выполняли именно поставленную перед ними задачу, а не занимались непонятно чем. Но все мы крепки задним умом, и, скорее всего, командиры оставленных полков даже не подозревали, что на поле брани, куда направлялись их соратники, что-то может пойти не так.

Богумил Личик — командир летучих гусар, поправил перья на правом крыле, и развернулся к холму, с которого только что уехали, не спеша, два всадника. Он не знал состава русского генералитета, и не мог опознать офицеров, рассматривавших диспозицию противников в подзорные трубы. Однако один из них показался ему слишком молодым для того, чтобы пробиться в высший командный состав. И в этом ни один папаша и его тугая мошна не поможет, это уже как пить дать. Внезапно кто-то из пехотинцев вскрикнул и принялся указывать на небо. Богумил проследил направление и остолбенело замер на месте, потому что прямо над полем боя в воздухе высоко над землей зависла большая корзина, которая была прикреплена к странного вида шару. Из корзины выглянул человек, но разобрать подробности было нереально из-за слишком большой высоты, да и далековато от того места, где расположилась польская армия, висело это странное дьявольское изобретение. Кто-то выстрелил вверх, но на таком расстоянии разумеется промахнулся. Грозный окрик командующего заставил прекратить стрельбу, потому что было слишком высоко, чтобы целенаправленно попасть в эту корзину, точнее в прячущегося в ней человека, а, чтобы зарядить фузею — времени может и не быть.

Пан гетман выехал вперед, чтобы дать последние напутствия своему собранному отовсюду войску. Личик поморщился: почему-то собственного полка Брамицких он здесь не видел. Боится пан гетман за них, в своей вотчине оставил, чтобы ее соседи не пощипали. Да и говорит он как-то… Явно кому-то из своих любимых французов подражает. Все больше о воинской доблести, только простому солдату больше материальные проявления этой самой доблести подходят, так что перед пехотой попроще надо быть. Личик не сумел сдержать полупрезрительную усмешку. Вот им, крылатым доблести не занимать, нужно только теперь покрыть ее славой. В его отряде отпрыски далеко не бедных панов собрались. Все рвутся в бой, кони копытами бьют вон как.

Он снова поправил перо в правом крыле, которое загнулось ветром и никак не хотело принимать положенное ему место и повернуться именно так, как это было задумано изначально. Вот же дьявольское перо, встает боком и все тут. Ритмичный бой барабанов отвлек командира летучих от наведения красоты. Началось? Ну, слава Мадонне. Первой пойдет пехота — это как обычно. Расчистит путь для славных гусар, которые затем и пожнут всю причитающуюся им славу, как, собственно и должно быть. Вот только почему-то не видно войск неприятеля. Личик достал трубу и посмотрел на вершину холма, с которого недавно уехали командующий и юнец. А может быть — это сам царь руссов был? А что, дед его тоже вот так бывало… Ну, захватить мальчишку и считай, что обеспечил весь свой род на четыре поколения вперед. Вместо того, чтобы думать о предстоящей битве, Богумил начал рассуждать о том, насколько его замок хорош для того, чтобы принять такого высокопоставленного пленника. Бой барабанов усилился и к нему подъехал на великолепном гнедом жеребце подъехал пан гетман. Личик покосился на коня, да ему такой не по карману, хотя нищим Личики никогда не были и сам он восседал на прекрасно тренированном жеребце по кличке Кесарь. Говорят, что коня царя руссов Цезарь зовут, почти тезка его верного друга, Личик снова усмехнулся, но теперь уже про себя. Все-таки гетман при желании мог доставить очень много неприятностей тому неудачнику, что посмел вызвать его гнев.

— Как думаешь, пан Личик, где русские разместили свои пехотные полки? — Брамицкий достал трубу и принялся внимательно осматривать окрестности.

— За холмом, — уверенно ответил Богумил. — Там, где виднеются пушки их артиллерии. Полагаю, их командующий рассчитывает хорошо проредить артиллерийским огнем наши полки, а затем, когда мы подойдем слишком близко и пушки уже перестанут доставать даже задние ряды, они выпустят своих солдат, уводя тем самым их из-под обстрела уже наших пушек, ну не будем же мы стрелять по собственным полкам.

— И у этого командующего все может получиться, — пробормотал гетман, разглядывая неприятный холм. — Русские успели захватить высоту, и теперь находятся в более выгодном положении.

— Интересно, а что делает тот человек в летающей корзине? — Личик, задрав голову посмотрел наверх, туда, где только что маленькая, едва видимая с того места, где он стоял, фигурка прекратила размахивать какими-то цветными фонариками.

— Шпионит он, что здесь непонятного, — скривился Браницкий. — Ему с такой высоты все поле боя как на ладони видно, да и все фланги. Незаметно ввести дополнительные войска не получится, он сразу же подаст сигнал командованию. Чудовищное преимущество, — он покачал головой. — Если бы мы не превосходили их числом, то этот бой можно было бы сейчас считать проигранным.

— Кстати, а на сколько мы их превосходим числом? — вывернутое перо коснулось шеи и по телу пробежали полчища мурашек, как всегда бывало перед схваткой. Чем ближе подходил час вступление в бой летучих, тем сильнее начинало стачать сердце, разнося по телу тепло и желание битвы.

— По данным разведки, из Митавы вышло пять полков пехоты, один артиллерийский и один драгунский, — Браницкий нервно погладывал на холм. Почему русские не стреляют? Пехота уже подходила к середине поля, и артиллеристы уже вовсю должны совершать пристрелку. Чего они ждут? Тревожное предчувствие сжало сердце гетмана, словно великан, поймал его громадной ладонью и начал потихоньку давить. Бой барабанов и отрывистые команды командиров раздавались в тишине, которая становилась гнетущей. Что происходит?

Стоило ему только задать себе этот вопрос, как раздался первый взрыв, и на землю повалились первые жертвы. Тишина, давившая на сердце, сразу же лопнула как мыльный пузырь, взорвавшись грохотом, свистом шрапнели, криками и стонами раненных и умирающих. А в первом пехотном начиналась откровенная паника, потому что пушки продолжали молчать, а взрывалась, казалось бы, сама земля под ботинками солдат. И самое страшное состояло в том, что попытки занять пустующие места в рядах наступления тут же провоцировали новые взрывы.

К счастью взрывы быстро закончились, но урон уже был нанесен. Польское войско потеряло почти треть полка еще даже не вступив в боевое столкновение. Прервавшийся на эти страшные минуты, когда гетману показалось, что все уже закончилось, бой барабанов возобновился, и командирам с трудом, но удалось восстановить какое-то подобие порядка. Колонна снова двинулась вперед, и тут начали работать пушки.

— Пли! — Ласси махнул рукой, с зажатой в ней саблей. Он предпочитал ее шпаге, оставаясь верным своим кавалерийским замашкам. Пушки грохнули практически одновременно, на мгновение оглушив стоящих рядом людей. Откатившиеся пушки вернули на место, и артиллеристы принялись сноровисто заряжать их снова.