– Вы увидели, что может один слабенький диггер. Если диггер не слабенький или если их несколько, а особенно, если и то и другое, шансы у вас, друзья, будут еще меньше.
– Ну и что ты предлагаешь? – злобно, но уже без тени насмешки спросил Тхорь.
– Первое правило: где темно, сделать светло. Этому нас будет учить Фойер.
– Есть, командир! – без надобности выкрикнул ликующий от увиденного Фойер.
– Второе правило: пока диггеры в пределах видимости, лучше их расстреливать из арбалетов или забросать финками. В бегущего диггера попасть не просто, но намного легче, чем победить его в мечном бою. Правило третье: если уж вступать в бой, то лучше в просторном туннеле, чем в тесном коридоре. Ну это, конечно, если есть выбор. Ну, а четвертое… а четвертым мы с вами будем заниматься в ближайшее время.
И Вера начала тренировки. В медленном темпе демонстрируя боевой танец с секачами, она объясняла систему движений диггеров, вводящую в заблуждение, а порой и усыпляющую противника; подсказывала, как можно предугадать замах диггера, как лучше парировать их удары, и какие места у диггеров наиболее уязвимы. Она на ходу выдумывала приемы, главным образом удары ногами – единственный козырь убров перед диггерами.
Все тренажеры были составлены в два ряда, имитируя тесный коридор. В Урочище выключался свет, и убры часами молотили друг друга деревянными мечами, учась драться в полном мраке и в тесноте, а также отрабатывая друг на друге придуманные Стрелкой удары ногами. И постоянно она выдергивала то одного, то второго воина, заставляя его драться с нею. Она нещадно лупила их своими деревянными секачами, сломав за время тренировок несколько макетов.
Кроме того, она с Командиром регулярно ходила в Армию и обучала навыкам будущей войны армейцев. С этими было еще хуже. Даже после тренировок в Спецназе ей казалось, что Республика поставила непосильную задачу, что ее отряд с нею не справится и все они идут на верную смерть. Оставляя лагерь неумелых армейцев, она вообще приходила в отчаяние.
А еще ее часто вызывали в Штаб, где разрабатывался план предстоящей войны, в который ее в полной мере не посвящали, но все же что-то постоянно узнавали и уточняли насчет диггеров, спрашивали, считает ли она эффективной ту или другую меру. И Вере не раз казалось, что и здесь все надежды возлагаются только на ее советы, а сам Штаб толком не представляет, в какую войну они собираются ввязаться.
От таких нагрузок Вера уставала, как никогда раньше. Для того чтобы восстановиться, ей приходилось постоянно заниматься диггерским аутотренингом. Но и это давалось ей с трудом после долгого перерыва. И она проклинала себя за то, что забросила тренировки в Университете, за то, что читала там глупые книжонки и тешила свою гордыню, гоняясь за ненужными знаниями. Университетские полгода она теперь уверенно считала бестолково проведенным фрагментом жизни.
А Вячеслав? Она старалась о нем не думать. Вернее, нет: она прикрыла в своей душе дверь в ту чудесную лаборантскую, в которой обитало счастье. Неоновый свет пробивается сквозь щелки этой двери, напоминая о чем-то замечательном, о чем-то таком, что граничит с Истиной, но совсем другой, совсем далекой от Вериной жизни, наполненной войной, страданиями и смертью. И поэтому открывать эту дверь она не будет, не сейчас, не время! Но и вышвырнуть эту тесную комнатку из своей памяти Вера не смогла бы: тут уж никакие диггерские установки не помогут. Да и не хотела она этого делать. Это стало для нее сокровищем, которое спрятано далеко и глубоко. Сокровищем настолько ценным и хрупким, что его нельзя лишний раз доставать, чтобы не повредить.
3
Казалось, еще совсем недавно Вера сама стояла в толпе претендентов на самом входе в Урочище, перед полосой препятствий. А теперь она была старшим офицером на вступительном испытании. Все было, как всегда: толпа неумелых и неуклюжих претендентов неслась к финишу, расталкивая друг друга и калечась при проходе препятствий. Но на финише что-то пошло не так, как обычно. Крепенький белобрысый пацан, финишировавший седьмым или восьмым, перед самой чертой остановился, развернулся и стал лупить тех, кто приближался к заветной черте за ним. Вера догадалась, в чем дело, только тогда, когда образовавшийся затор обежал еще один такой же белобрысый крепыш, схватил за руку своего разбуянившегося товарища и буквально затащил его за финишную черту. Теперь Вера рассмотрела двух близнецов, которые, тяжело дыша, похлопывали друг друга по спине и улыбались. Они попали в заветную десятку, но оставшиеся сзади претенденты начали возмущаться, доказывая, что действия братьев были неправильными. Фойер, стоявший на финише, вопросительно посмотрел на Веру, та ему кивнула, после чего он погнал пинками недовольных на выход из Урочища.
Когда пришло время проходить строй убров, братья бросились к стоявшему первым Пауку сразу вдвоем, пока кто-то из бойцов не оттянул одного из братьев и не объяснил порядок спаррингов, для большего понимания стукнув предварительно его по лбу. Но и по отдельности близнецы дрались отчаянно: даже когда у одного заплыл глаз, а у второго брызнула из носа красная струя, они, шатаясь, не переставали бросаться на кулаки своих экзаменаторов. Вера уверенно дважды дала зашифрованную команду: «Этот наш». Она же принимала присягу у обоих. Услышав говор новобранцев, на котором говорили только в одном поселении Муоса, Вера вспомнила операцию годовалой давности.
Веска[2] Гусаки, или просто Веска, или просто Гусаки – своеобразное поселение в бункере недалеко от Центра. По древней легенде, за несколько часов до Катастрофы большая часть предков теперешних гусаковцев ехали в одном заказном автобусе. Они направлялись на свадьбу к своей односельчанке. Девчонке удалось вырваться из родной деревни с названием Гусаки, устроиться на работу простым продавцом и удачно приглянуться богатенькому минчанину. А до тех пор она жила в такой глуши, в которую толком не дошла советская власть, не нашли эту деревню среди болот и лесов фашисты, да и перестройка ее едва задела. В Гусаках, конечно, были электричество и телевизоры, дети ходили в школу и на дискотеки, но правили здесь не закон, а обычаи, мало поменявшиеся с языческих времен. И говорили здесь все только по-белорусски, вернее, на очень похожей на него «трасянке»[3].
Когда электромагнитный импульс остановил автобус и завыли сирены, гусаковцы, не сильно разбираясь в тонкостях гражданской обороны, но имея природное чутье на всякие неприятности и сохранив племенной коллективизм, дружно бросились бежать за всеми бегущими. Так они оказались все вместе в одном убежище, составив большую часть его населения. Со временем в этом убежище остались только коренные гусаковцы. Куда делись их соседи-минчане, неизвестно. Хотелось бы верить, что они просто ушли, не выдержав неуживчивого нрава гусаковцев, враждебно настроенных ко всему, рожденному вне их деревни. Или умерли естественной смертью, не сумев в адских условиях Муоса конкурировать в борьбе за выживание с теми, кто и до Последней Мировой плевал на блага цивилизации и девять месяцев в году ходил по улице босиком. Так или иначе, но в этом убежище говорили только по-белорусски, и на входе к нему красовалась неровная, но гордая надпись: «Веска Гусакі».
С соседями гусаковцы враждовали все время, одними из первых они отделились от единого Муоса. Долго они оставались независимым анклавом внутри зоны влияния Республики. И их независимость могла продлиться немного дольше, если бы не еще одна достопримечательность этого поселения.
Испокон веков гуси считались гордостью еще наземных Гусаков, став поводом для выбора названия деревни, и стали абсолютной монополией Гусаков подземных. По традиции на свадьбах гусаковцы вручали жениху и невесте гусака и гусыню как талисман богатства и плодовитости, причем оберегать этих птиц молодые должны были до первого выводка. Не была исключением и несостоявшаяся свадьба, на которую в последний раз гусаковцы ехали в автобусе. Неизвестно, был ли готов к такому трепетному птицеводству жених, выросший в каменных джунглях столицы, но в убежище так и не подаренную пару гусей не прирезали даже во времена наступившего вскоре голода. Наоборот, эти птицы дали начало гусаковской птицеферме, составившей основу экспорта знаменитой на весь Муос гусятины, гусиных яиц и перьев, а также целебного гусиного жира. Ни за какие деньги гусаковцы не отдавали живых гусей, дабы не допустить появления гусиных ферм вне своего поселения.
Конечно, Республика такой наглости долго терпеть не могла. «Случайно» парламентом Республики был принят антимонопольный закон, распространявшийся на внереспубликанские поселения. И вот Вера, опять играя роль инспекторши-переговорщицы, втолковывала толпе вооруженных копьями и кольями гусаковцев необходимость присоединиться к Республике. Но все ее переговоры наталкивались на непреступную стену ответов на полузнакомом языке:
– А навошта нам тая Рэспубліка?[4]