– Жить! Как раньше! Там разберемся! Как люди! А что? Не ясно?

– Не очень, – вздохнул Гомер. – Я вот не знаю, что.

– Да какая разница, что! Хоть грибы сажать, хоть хлеб, я готов! Если там. Но сначала… Там же такая земля огромная. Ее всю можно обойти. Найти себе место… По душе. Город… Или берег океана. Вам как, не обидно, что есть кучка упырей, которая за нас решила, что мы всего этого никогда не увидим?!

– И жъут къугъые сутки сидят! – добавил Леха.

– Должна быть причина, – опять затвердил Летяга.

– Есть причина! Их на открытом пространстве укачивает! А тебя они при себе как скотину держат!

– Выбьем их из этого бункеъа к хеъам, – решил апостол. – Ноъмайный пъан у тебя. Есйи нас не вздеънут тойко.

– Ты понимаешь, братик? – Артем взял Летягу за огромное плечо. – Ты там, наверху, для людей больше сделаешь! Ты о чем клялся? О том, что будешь помогать каким-то крысам краснопузым в своих же стрелять? Ты клялся – людей защищать! Всех! Метро! Если мы их наверх выведем – вот там, вот тогда мы им по-настоящему понадобимся! Людям! Потому что мы, Орден – у нас есть опыт. Мы умеем. Там. Понимаем риски. Зверье знаем… Про фон все. Там наше место! Не тут! Не резать глотки тем, кто к нам из других мест идет! А нашим помочь добраться до живой земли! Ну? Согласен?

– Согласен, че, – пробурчал Летяга.

– Дед?

– Не знаю.

– Я понимаю, дедуль, тебе страшно наверх идти. Столько лет под землей сидеть. Тут уже все понятно тебе. Вроде и темно, вроде и тесно, а уже и родное все, да? И наверх как-то… И ты ведь не один. Я на Комсомольской звал людей за собой… Ни одна душа не поверила, никто не пошел. Ты не виноват. И они не виноваты. Эти суки из бункера виноваты, вот кто. Тебе врали, нам всем врали. Приучили нас быть кротами. Доказали нам, что мы черви. Но это вранье все, и на вранье выстроено. Если мы им правду не скажем, если ты – у тебя получается же! – да, Илья Степаныч? Он талант же у нас? – если ты им не скажешь правду про тачки с трупами, про арматуру, про туннель мой, про ямы собачьи, про пулеметы на Комсомольской – кто им? Никто! Знаю, не станут верить! Сразу – не станут! Мне никто не верил! Вы мне не верите до конца! В такое – трудно… Но надо. Пусть пальцами тычут. Пусть ебнутым зовут. Пусть врагом считают. Кто-то должен им сказать. Пускай хоть посомневаются… Вдруг кто-то – поверит! Кто-то – пойдет за нами! А?! Это нам надо для людей сделать. Даже если они против будут сейчас. Потом поймут. Или ты – что? Или ты фашистский листок опять печатать?!

Илья Степанович не показывался из коленного своего панциря, как будто умер. Когда мир рвался осколками, ему пришлось в сердце.

– Нет уж, – покачал головой Гомер. – С этим-то кончено.

– Все, значит? Если будет шанс – сделаем? Вы со мной?

– С тобой! – откликнулся Леха. – Натянем буъжуев!

До суда время пошло сворачиваться в спиральную пружину – чем туже, тем медленней. Артем требовал у тюремщиков Мельника – но те все были с черными вязаными лицами, Артема не узнавали, и Мельник Артема вспоминать тоже не хотел.

Почему медлил Святослав Константинович, чем был занят? Виселицы ставил заранее, потому что уже знал, как Орден проголосует, потому что с каждым бойцом уже его голос оговорил и взвесил?

А Артем все равно готовился.

Расхаживал по камере, наступал остальным на ноги, повторял про себя все, что должен высказать. Будет одна возможность всего. Себя спасти, Летягу и Леху выручить. Сжечь крысиное гнездо и людей от крыс освободить.