Утерев скупую слезинку, Денис душевно попросил:
– Брат Бурмин, спой ещё! Прошу! Только, ради Бога, что-нибудь наше, гусарское…
– Без вопросов! – пьяно усмехнулся Петька и пафосно объявил, на этот раз, говоря чистейшую правду: – «Гусарский романс»! Слова и музыка – подполковника Пьера Бурмина! Ну, очень – бодрая песенка….
И последняя его фраза была бесконечно правдива, песенка, действительно, была чрезвычайно бодрой, написанной по весёлой пьяной лавочке:
«Всё, братец, заканчивай!», – взмолился внутренний голос. – «Я же тебя знаю, как облупленного. Ещё немного, и ты начнёшь наяривать отвязанный шансон. Мол: – «Зинка – как картинка. С фраером гребёт…». Или, еще того хуже: – «Как здорово, что все мы здесь – сегодня собрались…». Помни, недотёпа пьяная, об элементарной осторожности и конспирации!».
– Браво, бис! – надрывался Денис. – Ещё давай! Жги, пой!
Но Пётр, на этот раз, был непреклонен и без устали твердил – заезженной граммофонной пластинкой:
– Не знаю я других песенок! Только, вот, эти две, и всё…. Честью клянусь, братец! В смысле, последним гадом буду! Ну, не знаю я других песенок! Только, вот, эти две…
В конце концов, Денисов сдался, угомонился и заплетающимся языком предложил ещё накатить ромуса…
А потом на Петькино сознание окончательно опустилась свинцовая, тёмно-фиолетовая шторка…
Глава одиннадцатая
Рыбалка на волчий хвост
Едва приоткрыв глаза, он сразу же понял, что наступившее утро будет безысходно-тяжёлым: в голове назойливо гудело колокольным набатом, в желудке поселилась противная и резкая изжога, а во рту ночью – такое впечатление – подло нагадил чёрно-белый кот Аркаша.
По полосатым коврикам-половичкам лениво скакали жирные солнечные зайчики, в сенях что-то настойчиво шумело-грохотало. Петька медленно сел на скамье, опустив босые ноги на один из домотканых половичков, и осторожно, стараясь не делать резких движений головой, огляделся по сторонам.
Спальное место Давыдова пустовало, а на столе с остатками ночного пиршества – между тарелками, блюдами, керамическими латками и пустыми бутылками-графинами – нагло развалился уже упомянутый кот Аркадий, по-дружески обнимая могучей правой лапой от души обглоданную тушку молочного поросёнка.
«Эге, а мы-то вчера, как мне помнится, так и не добрались до поросятины. В том смысле, что поросёнка не кусали и не обгладывали», – машинально отметил про себя Пётр. – «А Денис-то Васильевич вчера вещал-уверял, что, мол, этот кот Аркаша весь такой правильный и гордый из себя. Без разрешения хлебной крошки не возьмёт в рот…. Да, никому на этом непростом свете не стоит доверять безоговорочно! Никому! Или же здесь – традиция такая? Мол, по завершению весёлой пьянки-гулянки всё недоеденное (и нетронутое также!) с барского стола отходит – в безусловном порядке – домашним животным и верным холопам?».
Примерно в трёх метрах от скамьи обнаружился и первый позитивный – за это утро – момент, то есть, дубовый, грубо сколоченный табурет, на котором стоял объемистый керамический кувшин.
– Гороховец! – часто-часто подёргав носом, уверенно определил Пётр. – Надо признать, что очень кстати!
Он поднялся со скамьи, подошёл, слегка пошатываясь, к табурету и, крепко обхватив кувшин подрагивающими ладонями, надолго приник губами к его шершавому краю.
«Не увлекайся, родное сердце!», – строго и недовольно отдёрнул внутренний голос. – «Похмелился немного – по старинной русской традиции – и хватит. В голове перестало гудеть? Перестало! Изжога прошла? Прошла! Кошачьи экскременты растворились и исчезли изо рта? Растворились и исчезли! Всё, на этом достаточно…. Впрочем, вещь, действительно, божественная. Нектар, одно слово! Ладно, так и быть, сделай ещё пару-тройку глотков…».