Пётр залез в возок и автоматически, чтобы не выпускать «на улицу» драгоценное тепло, прикрыл за собой дверцу.

– Темно? – тихонько шептался он сам с собой. – А у меня при себе имеется хороший карманный фонарик. Сейчас, сейчас, Фёдор Иванович.[11] Подожди немного, поможем…. Что за чёрт? Фонарик не включается…. А у Ольги и Глеба – по рассказу этого лохматого душегуба – пистолеты не стреляли…. Видимо, техника из Будущего здесь не работает. Но сперва-то фонарик работал? Ну, когда я искал свой кивер и изучал содержание автомобильного бардачка? Работал, приходится признать. Очевидно, существует некий переходный период, когда…».

Неожиданно снаружи донёсся непонятный шум.

– Берегись, барин! Тати! Они…, – испуганно прокричал Антипка, болезненно охнул и замолчал.

«И единственное окошко, как назло, выходит на другую сторону», – услужливо подсказал внутренний голос. – «Что теперь делать? Лично я не знаю. Нет дельных подсказок, извини. Сам решай, братишка…».

Осторожно приоткрыв противоположную – относительно тёмной стены хвойного леса – дверцу, Петька выбрался из возка. Испуганно и нервно всхрапывали лошади, бестолково перебирая копытами. Где-то рядом тоненько и жалобно постанывал невидимый кучер Антип.

Сделав несколько снежно-скрипучих шажков, Пётр боязливо выглянул из-за заднего торца повозки.

Давыдов – с обнажённой саблей в одной руке и с пистолетом в другой – медленно-медленно отступал к возку. За ним – также медленно – продвигалась разношёрстная банда-ватага, состоящая из восьми-девяти персон, одетых и вооружённых – кто во что горазд.

«Пищаль[12] прошлого (восемнадцатого) века, берданка-самопал,[13] турецкий кривой ятаган, офицерская шпага, бердыш,[14] татарский лук…», – машинально перечислял про себя Пётр – опытный «реконструктор». – «Впрочем, с «берданкой» я немного погорячился. В 1812-ом году этот вид оружия называется как-то по-другому. Ведь американец Хайрем Бердан ещё не изобрёл своей знаменитой винтовки, от которой потом и пойдёт название «берданка», применяемое по отношению ко всем дробовым ружьям…».

– Вот мы и встретились, Швелька, – с непонятными интонациями в голосе проговорил Давыдов. – Жаль только, что так нелепо…

– Нормально всё, Денис Васильевич! – криво и откровенно нагло усмехнулся молодой широкоплечий верзила в бараньем полушубке (чёрной шерстью наружу), сжимающий в руках допотопную пищаль. – Вовремя мы свиделись, право слово. Как раз – в самый раз! Видимо, всемогущий и добрый Боже услышал мои ежевечерние и горячие молитвы…

«Пищаль-то – тульской работы, демидовской!», – отметил Петька. – «А до наглого верзилы совсем и недалеко. Метров семь-восемь будет. Подходящее расстояние…».

Отметил и уверенно шагнул вперёд, выхватывая из-за кушака седельный пистолет.

Конечно же, он помнил (знал – каждой серой клеточкой мозга), что пистолет не заряжен, но…

Пётр уже почти тринадцать с половиной лет серьёзно и увлечённо занимался историческими и литературными «реконструкциями». Чего только не было (ни происходило, ни случалось, ни имело место быть) за это время! Смешного, грустного, анекдотического, любопытного, познавательного.…Так вот, четыре последних года вместе с ними (с «реконструкторами») по стране перемещался-странствовал один странный тип среднего возраста: высокий, молчаливый, жилистый, щедро отмеченный сединой. Родом, кажется, из Череповца. То ли «фээсбешник» в отставке, то ли – «грушник». Вот этот самый мужичок и научил Петьку одному хитрому и весьма полезному искусству – метать без промаха в цель всё подряд: ножи, топоры, серпы, камни, бумеранги…

Пётр стремительно выскочил из-за возка и, сделав навстречу противнику два коротких шага, с силой метнул (предварительно взявшись за длинное дуло) пистолет. Как учили – метнул.

Специальный нож с утяжелённым лезвием (с облегчённой рукояткой?), прежде чем встретиться с грудной клеткой подлого врага, должен – по классическим правилам и канонам – сделать строго пол-оборота. Седельный же пистолет – в данном конкретном случае – метался из расчёта в полтора оборота. Так было надо.

Петька метнул седельный пистолет и шагнул обратно – за надёжное укрытие…. Выстрел, жаркий огонь, опаливший правую щеку, громкий крик. Вернее, безудержный и долгий вой, наполненный нестерпимой болью…