– Вот же! Надо же! Чудны дела твои, Господи! Ох, и чудны…. Никто же не поверит. Только смеяться будут, олухи недоверчивые, и беспочвенно обвинять в беспробудном пьянстве, – зябко передёрнувшись от холода, предложил: – Пойдём-ка, брат Бурмин к живительному огню. Замёрз я что-то…. Антипка! – позвал кучера. – Шубейку-то подбери мою…

Отогрев замёршие ладони у костра, Денис обернулся и вопросительно взглянул на Петра:

– Ну, и что ты думаешь по поводу данной находки? Странно это всё! Странно и непонятно…, – неожиданно поперхнулся и перевёл разговор в другое русло: – Что это с тобой братец, а?

– А чего такого со мной? Не понимаю, собственно, твоего вопроса, – Петька старательно скорчил правдиво-удивлённую и слегка обиженную гримасу. – С утра, вроде, всё было нормально…

– Морда лица у тебя какая-то…, не такая. Больно уж отёкшая и обрюзгшая. Словно бы ты неожиданно постарел – лет так на пятнадцать-двадцать…. Ещё, вот, пузырь от ожога вздулся на шее. Волосы на голове обгорели местами. Да и седина в них чётко просматривается, которой ещё два месяца назад не было и в помине…. А как ты выряжен, а?

– Как?

– Очень странно и неправильно! – подозрительно и недобро прищурился Давыдов. – Ты, ведь, по-прежнему служишь в Гродненском гусарском полку?

– Ну.

– Баранки ярмарочные без отдыха гну! В Гродненском гусарском полку ментики синего цвета, правильно? На тебе же, мон шер, коричневый, какие носят в Ахтырском полку. И чикчиры на ногах – вместо синих – чёрные. То есть, Александрийского полка. Как такое может быть? А, сабля?

– Что – сабля?

– Она же солдатская, со стальным эфесом! И, вообще, как ты здесь оказался? Один, в метель, зимней ночью, на вершине заснеженного холма, за много вёрст от жилья? Изволь объясниться незамедлительно!

Пётр – под колючим взглядом Давыдова – несуетливо подошёл к раздвоенной молодой сосёнке, снял с нижнего сучка свой обгоревший кивер, вернулся к костру, повертел перед глазами недоверчивого Дениса безнадёжно испорченным головным убором, печально подмигнул и поинтересовался:

– Как оно тебе?

– Э-э-э, о чём это ты спрашиваешь? Не понимаю….

– Что тут понимать? Это меня сегодняшней ночью долбануло молнией. То ли в голову, то ли в грудь. Я так до сих пор и не понял – куда точно. Кивер навсегда испорчен, волосы опалились, горящим воротником тулупа шею обожгло…. Впечатляет?

– Светло-зелёной молнией? Длинной и ветвистой такой? – уточнил-восхитился Давыдов. – Во, дела! Чудные такие…. Первый раз в жизни видел, чтобы во время зимней метели бушевала летняя гроза! Настоящая, без дураков, с громом и молниями…. Да, дружище Пьер, не повезло тебе! Искренне сочувствую…

– Что до моей опухшей и обрюзгшей физиономии…, – не сбавляя темпа, продолжал излагать Петька, нечаянно поймавший кураж. – Пьянство запойное всему виной. Каюсь, виноват! Две с половиной недели – без всякого роздыху – квасили. Может, и больше…. Опять же, простудился-застудился, мать его! На этой почве и водянка – на пару с подагрой – навалилась…. Полный и беспросветный мрак, если коротко. Не, брат Денис, надо со спиртными возлияниями быть поосторожней. Ну, его совсем! Здоровье дороже! Это я испытал на собственной шкуре…

– Где пьянствовали-то? – понимающе и жалостливо поинтересовался Давыдов. – В Бурминовке, или в Васильевке?

– Вопросы у тебя такие…. Дурацкие, право слово! Не помню я уже толком. Ни – где, ни, даже, с кем. Стыдно признаться, но, понимаешь, словил-таки «белочку». Ну, это когда зелёные и серые человечки – по одному и целыми стаями – вылезают из-под кровати…

– Ага, знакомое дело! Только у меня они были жёлто-оранжевыми, и вылезали не из-под кровати, а из одёжного сундука.