– Отстань, а? Я не в духе сегодня, блузку любимую прожгла, – попыталась разжалобить сутенера Лиля.
– Любимую? Лимонную что ли? Это у тебя она любимая, а у меня теперь вот эта… – И он, нагло просунув ладони под Лилины локти, властно сжал объемные груди. – Пошли, пошли…
"Когда ж этот клещ кончит?", – вяло злобилась путана, опершись на стену кабинки локтями и полусогнутыми коленями, в то время как сутенер больно мял груди и пялил ее сзади. Она профессионально давила в зародыше ростки наслаждения, которые возникали-таки в ее нутре, но сдерживаться становилось все труднее… Вдруг "Глебушка" вытащил член из вагины и стал пристраивать к анусу.
– Не надо, Глеб… – безнадежно попросила Лиля.
– Надо, Лиля, надо. Ты ведь хочешь, чтоб я кончил? А может, и тебя это проймет, профессионалка хренова?
– Я ведь никакая буду, пойми. Тебе же будет хуже: не заработаю…
– А и хер с ним. Заработаешь вдвое завтра. Хорош упираться, а то по рылу дам…
Холодно ненавидящая весь мир, сотканный из несправедливостей и полный подонков, Лиля сидела у стойки бара, напротив ресторанного зала, тянула через соломину шампань-коблер и слушала информацию от метрдотеля.
– "Сомов" сегодня нет, Лиля, одни "налимы" да мелочь. Как всегда, полно извращенцев. Черта им в своих странах не сидится, в Москву прут…
– А вон за тем столиком что за пара толстяков: лысеющий и седой? Тоже "голубые"?
– Про этих толком не знаю. Французы, в гостинице живут два дня, порознь. К седому с утра Лариска совалась – отшил. Подолгу друг у друга бывают: может и педики…
– Как-то непохожи они на педиков, деловые больно и умильности во взаимных взглядах нет. К тому же плешивый косится на женщин… Посади-ка меня напротив него.
– Твое желанье, Лиля, для меня закон. Может, отблагодаришь когда взаимностью?
– Сволочи вы, мужики… Мало вам денег, еще и взаимность подавай. Сволочи!
– Какая муха тебя сегодня укусила, Лилечка? Глеб что ли забодал? Хочешь, я шепну кой-кому и его не станет?
– Ага… А вместо него Степка-бугай под себя возьмет, со всей сворой прихлебателей? Вместо двух раз в месяц каждый день насиловать будут – вот, радость-то… Пусть живет, дядя Федя.
Плешивый оказался заводным. Как увидел, так и впился глазами. На вид за пятьдесят, но еще очень, очень живой. Пожалуй, даже пылкий. Вот смех… Но тем лучше, за ценой не постоит. Сколько же заломить: пятьсот? Или потянет на семьсот? Надо зацепить его поглубже: зажечь в танце, блеснуть знаньем французского…
Но когда он подошел, неожиданно взял руку и поцеловал, глядя неотрывно в глаза, Лиля враз смутилась. И вдруг ощутила себя не путаной, а просто эффектной, желанной, юной женщиной. "Я сошла с ума", – смутно брезжило в голове, меж тем как она лопотала что-то по-французски в ответ на учтивое предложение потанцевать. "Это всего лишь пожилой толстяк", – урезонивала она себя, но они уже соприкасались телами в танце, и Лиля чувствовала, как жарок ток его крови, как сильно он ее желает и как пытается сдержать свои чувства в рамках пристойности. "Я – профессионалка", – механически вторила она, а самой становилось все вольготнее, все трепетнее в его руках, оказавшимися и теплыми и твердыми и настойчивыми. Все больше она льнула к его груди, сплетала с его ногами свои, неизбежно чувствуя и немалую величину твердого, жаркого члена. Внезапно он легко провел пальцами вдоль ее позвоночника, и сладкое томленье пробежало вслед за ними от лопаток к копчику. Лиля окончательно сдалась и, закинув руки на шею французу, втиснула в него свои фронтальные прелести: губы, перси, лоно…
Танец закончился, но они и не думали расставаться. Он оперся спиной о колонну, а она повисла на его плечах, млела на груди. Потом был новый танец, еще и еще… Оба возбудились до крайности, но Лиля как дура, как в студенчестве ждала мужской инициативы.
– Лилька, ты что? – шепнула, походя Женька. – Клиент давно созрел…