Горацио: Очень может быть, сударь. Ведь вы не принц, насколько я могу судить.

Трувориус (грозно): А вы-то, черт возьми, кто такой!

Горацио: Похоже, я был все-таки недостаточно выразителен… Но это поправимо… (С поклоном). Горацио, сударь. Это мое имя.

Трувориус (с угрозой): Я его запомню.

Горацио: Сделайте такую милость. Но прежде окажите мне любезность, доложите обо мне его высочеству.

Трувориус: И не подумаю.

Горацио: Отчего же, господин Цербер?

Трувориус: Оттого, господин шут, что у меня есть для этого одна очень веская причина. (Глядя в упор на Горацио). Вы мне не нравитесь.

Горацио: Я бы не назвал эту причину веской. У вас в запасе, случайно, нет ли еще какой?

Трувориус: Найдется и еще. Когда бы его высочество действительно желали вас видеть, они бы, наверное, не позабыли сообщить об этом мне. А так как этого не произошло, то у меня есть все основания полагать, что я вижу перед собой одного из тех шарлатанов, которые смущают покой добрых людей и норовят пролезть туда, куда их не звали. (С любезной улыбкой). Что, впрочем, не удивительного, если принять во внимание ваше происхождение, господин итальянец… Я ведь не ошибся?

Горацио: Отчасти нет.

Трувориус: Я так и думал, господин папист.

Горацио: А вот это уже мимо.

Трувориус: Почему-то мне кажется, что в самую точку.

Горацио: Мимо, сударь, мимо. Насколько это возможно, я стараюсь придерживаться умеренных взглядов.

Трувориус: То есть, ни во что не верить, и все подвергать осмеянию?

Горацио: Скорее уж осмеивать все, во что веришь и верить во все, что осмеиваешь, – если только вы улавливаете разницу.

Трувориус (неожиданно громко, ледяным голосом): В таких делах как религия, господин Пульчинелл, умеренные взгляды ведут прямехонько в ад!

Горацио: Если вы беспокоитесь обо мне, господин проповедник, то это, право, лишнее. Я стану утешаться там вашим отсутствием.

Трувориус (кричит, привстав за столом): В ад!