4

Второй сектор Восьмого — это не бетонные кишки Девятого, но и не самое подходящее место для вечерней прогулки. Маадэру приходилось здесь бывать, но не по своей воле — он не любил высокие шпили корпоративных зданий, они напоминали ему блестящие нержавеющей сталью протезы, лезущие вверх из старой рыхлой плоти, навстречу низкому небу Пасифе. Слишком много электричества, которым пропитан каждый квадратный сантиметр, слишком много всего того, от чего кружится голова и колет в затылке.

Три квадратных километра металла, пластика, стекла и камня. Оказавшись здесь, чувствуешь себя как будто внутри огромного двигателя, но дело здесь даже не в неумолкающем ни на секунду визге спид-кэбов и одышливом низком дыхании грузовиков. Все вокруг движется и движение это не хаотично, а подчинено своим внутренним законам. Каждая мелочь — часть большого грохочущего целого. Оказавшись здесь, чувствуешь себя инородным предметом. Как клетка, попавшая в чужой организм. Или винтик, упавший в работающий на полных оборотах двигатель.

Маадэр не любил бывать в подобных секторах. Но нелюбовь к электромагнитным полям была причиной лишь отчасти. Его раздражала суматоха вокруг, это вечное непрекращающееся движение, которое невозможно ни остановить, ни хотя бы частично нарушить. Это движение тоже подчинялось каким-то своим законам, которых он никогда не понимал и которые вызывали у него отчаянную мигрень, если ему случалось попадать под их влияние.

«Ощущение бессилия, — подумал он, выбираясь из спид-кэба, — Вот что. Подходящее место чтобы почувствовать себя песчинкой. Можно делать все что угодно — и все равно ничего не изменится. Как будто пытаешься опровергнуть законы физики».

Он подумал, что даже если достать сейчас «Корсо» и выпустить все шесть пуль в облитую серым офисным сукном толпу, прущую по тротуару, все равно ничего не изменится. Кто-то закричит, кто-то шарахнется в сторону, кто-то упадет с обугленной дырой в лице — все равно это не нарушит основной принцип, регулирующий здесь жизнь. Движение, вечное движение, упорядоченное, но сбивающее с толку, путающее, гнетущее. Огромный двигатель.

Улицы здесь были достаточно широки, но идти быстро было сложно — слишком много людей покидали в этот час офисы. Они походили на людей, они были облачены в человеческую одежду, хоть и щегольских фасонов, они изъяснялись на языке, который был хотя бы отчасти понятен окружающим, но Маадэру все они почему-то казались непривычными и незнакомыми организмами. За последние два десятка лет изменившаяся атмосфера Пасифе породила множество самых странных форм жизни, к которым он так и не успел привыкнуть.

Корпоративных клерков с пустыми рыбьими лицами и мятыми воротничками, чей лихорадочный блеск в глазах выдавал многолетнюю склонность к нейро-возбудителям и нелегальному био-софту. Софт-тестеров, похожих на дергающие марионетки, чья нервная система была навсегда искалечена и походила на разомкнутую электроцепь. Секретарш с твердыми окостеневшими спинами, чья неестественная молодость вкупе с выцветшими старческими роговицами глаз вызывала скорее отвращение, чем похоть. Инженеров с острыми лицами и нервными жестами, непрерывно курящих и выглядящих так, словно они близки к апоклептическому удару. Биржевых аналитиков с прилипшими к челюстям острыми улыбками, о которые, казалось, можно порезаться. Менеджеров нижнего звена, которые всегда выглядели так, будто уже были немного пьяны, но недостаточно для того, чтоб расстегнуть хотя бы одну пуговицу строгого пиджака. Все они дышали тем же воздухом, что и Маадэр, грязным и едким воздухом Пасифе, но представляли собой совершенно иные биологические виды. Виды, которые не только встроились в организм Пасифе, но и стали мясом на его костях.

А ведь когда-то, вспомнил он, второй сектор считался едва ли не промышленной окраиной. Здесь был старый грузовой космопорт, два или три завода и несколько кварталов фабричных трущоб, выглядевших запущенными даже по меркам Пасифе, крошечного индустриального спутника, навечно обреченного болтаться на задворках Юпитера.

А потом Юпитер пал. Превратился в мертвый газовый гигант с атмосферой из водорода и гелия, орбита которого была усеяна бесформенными металлическими осколками — останками когда-то могущественного планетарного флота. Фрегатам Земного Консорциума потребовалось неполных три года, чтоб задавить и уничтожить накопленную за полвека бурной промышленной экспансии силу Юпитера.

От его спутников Земля не ждала сопротивления. Лишенные защиты своего отца, покровителя и защитника, они должны были посыпаться в руки Земли подобно спелым плодам с надломленной ветки. Но вместо этого предпочли объявить Земле свою собственную войну, весьма жалкую и больше похожую на затянувшуюся агонию.

Ио продержался почти четыре месяца и прекратил сопротивление лишь после того, как плазменные батареи Консорциума превратили его поверхность в трехметровый слой расплавленного стекла. Европа выдержала двухмесячную осаду ценой трех четвертей своего населения, а уцелевшие представляли собой сборище пораженных лучевой болезнью калек. Группа спутников Ананке оказались испарены залпами земных фрегатов вместе с расположенными на них верфями, наблюдательными станциями, базами снабжения и обслугой. Каллисто сдался без боя, зато Ганнимед, используя лишь безнадежно устаревшие корабли и наспех вооруженные суб-орбитальные транспорты, устроил самоуверенной Восьмому Флоту Земли такую трепку, что температура в генеральном штабе Земного Консорциума на какой-то момент должна была сравняться с температурой внутри плавящегося реакторного ядра. Но больше земные стратеги таких оплошностей не совершали. Все спутники Юпитера, дерзнувшие оказать сопротивление, монотонно и механически подавлялись один за другим. Пока не пришла очередь Пасифе, последнего из крупных спутников.

Маадэр хорошо помнил то время. Атмосферу паники, которая спорадически сменялась приступами военной истерии, судорожные приготовления к обороне, которая едва ли продлилась бы более двадцати четырех часов и по своей сути была не более, чем символичным ритуалом, предваряющим гибель четырех миллионов человек в плазменном огне земных орудий. Несмотря на это, Пасифе всерьез готовился воевать. Поднимала на орбиту дряхлые межпланетные рудовозы, едва способные нести орудия, наспех ремонтировала планетарные батареи, прикрывала города камнем и сталью, сбивала вчерашних шахтеров и рабочих в разномастные и беспомощные отряды самообороны, вооруженные зачастую лишь хламом, собранным на местных же заводах. Маадэр помнил эту подготовку к самоубийству, несмотря на то, что носил в те времена совсем другое имя и работал на других людей.

Но Председатель Правления Консорциума Земли в очередной раз проявил свою безмерную мудрость, сделав то, чего никто от него не ожидал. Вместо того, чтоб задавить последнее сопротивление огнем, он поступил иначе. На Пасифе не обрушилась раскаленная плазма фрегатов. Ее ядовитую атмосферу не нарушили ревущие орбитальные торпеды, несущие смерть и разрушения. На его единственный город не посыпались десантные капсулы. Для того, чтоб уничтожить сопротивление Пасифе, Председатель Правления использовал самое смертоносное и совершенное оружие из всего земного арсенала, оружие, против которого были бессильны силовые поля, эскадренные планетарные эсминцы или самая толстая броня.

На Пасифе обрушились деньги.

Своим приказом Председатель постановил принять Пасифе в состав Консорциума и учредить на его территории свободную экономическую зону — единственную на орбите покоренного Юпитера. Это было концом всякого сопротивления.

К Пасифе устремились не грозные, закованные в сталь как средневековые рыцари, тяжелые фрегаты Консорциума, а денежные ручьи со всех краев Солнечной системы. Это была битва, в которой не было даже тени шанса на победу. Захолустный Пасифе, серая песчинка, вертящаяся на пятнадцатой от Юпитера орбите, стремительно стала обрастать лоском, к которому так и не смогли привыкнуть коренные переселенцы — шахтеры, рабочие фабрик, горняки-металлурги. Суровая, с отвратительный климатом и почвой не плодороднее сухого цемента планета, ставшая за долгие несколько десятков лет родной, менялась так стремительно, что за всеми изменениями не поспевал глаз.