Он тронул корзину пальцем, поднял глаза на Белку, светло-серые сумасшедшие глаза.
— В тюрьме Эль Кореро… — Он вышел из-за стола и медленно пошел к ней. — Я был мальчишкой тогда…
Его каблуки мерно, словно тяжелый маятник, стучали в пол — тук… тук… тук…
— Был почти ребенком. — Он недобро улыбнулся. — Но уже тогда знал, что страх хуже смерти. Там, в Эль Кореро, я дрался с Хорхе-чилийцем. Он сам вызвал меня на поединок, он был уверен, что я струшу. Он был вдвое сильнее меня, этот Хорхе, он весил триста фунтов, с кулаками как кузнецкие молоты. Он был уверен, что я струшу.
Саламанка остановился перед Белкой.
— Но я не струсил. — Зрачки в его глазах стали черными точками, как две дробинки. — Да, он сломал мне два ребра, потому что он был сильнее. Но я был храбрей — и я перегрыз ему глотку. Да, перегрыз! Буквально! Вот этими вот зубами!
Он подался вперед, оскалив крупные и очень белые зубы.
— А ты бы смогла? Вот так — зубами? — От него пахнуло пряным, горьким одеколоном. — Попробуй, может, у тебя тоже получится. Ведь ты пришла мстить, не так ли?
Он медленно вытянул шею. Задрал подбородок и выставил костистый кадык, словно собирался бриться. Белка не двинулась, лишь сжала кулаки. Он сипло дышал ей в лицо. На его шее и скулах начала проступать щетина, на подбородке светлой полоской розовел старый шрам.
— Нет? — спросил он, ласково и страшно заглянув ей в глаза. — Значит, нет…
Саламанка разочарованно развел руками, отвернулся, пошел к столу. Тук-тук-тук — застучали каблуки.
— В могилу сойдет твое тело. — Он, не поворачиваясь, сухо хлопнул в ладоши.
Он подошел к столу, взял корзину в руки. Приподнял, пробуя на вес.
— А скорбь твоя в небе звездой возгорится… — Саламанка приоткрыл плетеную крышку, заглянул в темное нутро. — Сияньем сестер затмевая и раня…
Он долго смотрел на Белку. Потом медленно начал опускать руку в корзину.
— Пусто… — разочарованно сказал он. — Там ничего нет.
50
Дождь почти выдохся, гроза уходила дальше на север. Мутные сполохи освещали грязное подбрюшье мохнатых туч, оттуда запоздалым эхом докатывалось утробное ворчанье. Белка, уткнув подборок в руль, смотрела в ветровое стекло, по которому тонкими полосками сползали последние капли дождя. Как слезы, слезы дождя, подумала она.
В ярком проеме появился Саламанка — угловатый силуэт, наспех вырезанный из черной бумаги. Хлопнула дверь, деревянной дробью простучали каблуки по ступеням. Взрычал мотор «Лендровера» — тут же вспыхнули рубины тормозных огней, в белых снопах света фар замельтешил пунктир дождя. «Лендровер» круто, как танк, развернулся на месте. Разбрызгав лужу, выскочил на дорогу и с ревом исчез в темноте.
Гроза остановила веселье, луна-парк опустел. Чертово колесо вполнакала сияло мокрыми огнями, мертвые лапы «Твистера» удивленно застыли, подняв пустые кабинки к небу. Над безмолвной каруселью уныло вспыхивала и гасла молочного цвета звезда. Вспыхивала и гасла. Ритм совпадал с пульсом сердца. Белка в оцепенении не могла оторвать взгляд от этой звезды: звезда гасла, но ее призрак еще на мгновенье повисал в чернильной пустоте.