А с сыном баронесса поговорила о том, что нечего расплёскивать семя направо и налево, и если уж невтерпёж, то надо принимать элементарные меры, помогающие избежать нежелательных последствий. Дала ему городской адрес доверенной повитухи, которая слыла большой мастерицей по купированию проблем, порождаемых, как взаимной любовью, так и любовью по принуждению.

С тех пор всё вошло в колею. Эйнион, продолжая с удовольствием предаваться греху любострастия, научился-таки не попадать каждый раз впросак. А к пятнадцати годам он уже перепробовал всю женскую часть прислуги. Ну, разумеется тех, на кого можно было смотреть без содрогания, и которые ещё не разменяли четвёртый десяток. Исключение составила только тридцатипятилетняя ключница, обладательница пышных форм и лёгкого нрава, чем, наверное, и очаровала парня. Она тоже пришлась ему по вкусу. И очень мило пунцовела, каждый раз, когда наследник вызывал её к себе, что бы та застелила его постель свежим бельём.

Кроме того, среди прислуги ходили устойчивые слухи, что к наследнику его телохранители уже несколько раз сопровождали незнакомых девок, а спустя некоторое время выпроваживали их вон из замка. А будущий барон был поклонником разнообразия, как оказалось…

Вся эта информация была импортирована мне в память напрямую, а не как видеоролики. Но, надо второй эпизод как следует обдумать. Что-то там меня беспокоит. Что-то я упускаю, наверное.

Давайте рассуждать. Отец Дадуин взялся помочь юной Мабли сохранить своё рабочее место. Чего он этим добился? Ну, помимо того, что получил совершенно бесплатный и регулярный доступ к молодому и упругому телу прелестницы. А добился он того, что девица, имеющая после памятной ночи на наследника огромный зуб, по прежнему остаётся в замке. Мало того, я думаю, что наследник продолжил оказывать ей повышенное внимание, и не только для того, чтобы её нежными девичьими прелестями всласть понаслаждаться, но и для получения извращённого удовольствия от моральных и физических страданий, причиняемых девушке. Эдакий, знаете ли любитель доминировать, подчинять и повелевать. Только маленький пока. И, скорее всего, по расчётам клирика, Мабли, обладающая стервозным и мстительным характером, рано или поздно должна была сорваться с резьбы. И результатом этого события должна была бы стать безвременная кончина наследника.

Наследник не умер, но исчез, что, в общем-то, одно и то же. Мабли осталась в стороне. Но, мне кажется, что свои изящные ручки она к этому приложила. Остаётся узнать, как всё действительно произошло. Это необходимо, чтобы представлять себе, чего следует опасаться после того, как я заявлю свои претензии на наследство.

Значит, мои первоначальные расплывчатые предположения начинают приобретать более чёткие очертания. В копилку ещё надо положить то, что я узнал ещё от Хефина, то есть мне вспомнились его слова о том, что баронесса больна, причём весьма серьёзно, а духовник, судя по всему, и не чешется. То есть, утешает, конечно, как же без этого. Но практических шагов к тому, что бы как-то бороться с таинственным недугом, не предпринимает.

А это говорит о том, что он, похоже, заинтересован и в её кончине. Как, впрочем, и в кончине наследника был, скорее всего, тоже заинтересован. Зачем? Есть у меня одна мысль. Если я прав, и угадал, где следует копать, то всё встаёт на свои места. Для проверки этих догадок надо опять в астрал. Нужна дополнительная информация. И я, повторяя раз за разом ключевые слова, которые помогли бы мне найти искомое, опять уставился в зеркало…

Несмотря на то, что день едва перевалил за середину, в кабинете господствовал полумрак, рассекаемый узкими клинками лучей дневного светила, пробивавшимися сквозь неплотно задёрнутые густо-багровые портьеры. В левом дальнем углу кабинета стоял массивный стол тёмного дерева с резными ножками и полированной столешницей. И за этим столом, в кресле с густо-багровой же обивкой, сидела стройная женщина, лет тридцати пяти — сорока.

Лицо её выглядело измождённым, безжизненно-бледным. Кожа казалась почти прозрачной. Потускневшие русые волосы были собраны в два толстых хвоста, перетянутых тёмной лентой. Они свешивались ей за плечи, достигая середины лопаток. Одета она была в красно-коричневое платье из тяжёлой материи. Ткань обтягивала её фигуру, выгодно подчёркивая все достоинства. И, вместе с тем, ни у кого не повернулся бы язык назвать это платье вызывающим или вульгарным. Оно полностью закрывало плечи и руки до самых запястий. И даже шею закрывал высокий воротник-стойка.

Раздалось едва слышное поскрипывание, и в щель приоткрывшейся массивной двери просунулась мордаха секретарши баронессы, вроляйн Фаста:

— Фру Гленис, к вам начальник стражи, харр Ланцо.

Баронесса откинулась на спинку кресла, прикрыла свои насыщено-карие глаза, словно ей было больно смотреть на свет, падавший из приоткрытой двери в кабинет и блёклым голосом сказала:

— Пусть входит. И, милочка, не сочти за труд, согрей мне немного вина с пряностями, — она зябко передёрнула узкими плечами, — что-то меня знобит.

— Сейчас, фру Гленис, — ответила секретарша, и бесшумно исчезла за дверью.

В кабинет вошел крепкий мужчина. Виски его серебрились сединой. Тонкого плетения кольчуга, обтягивавшая его торс, была перехвачена на талии широким рыжим ремнём буйволиной кожи, на котором висел не совсем типичный для этих мест слегка изогнутый меч с круглой гардой.

— Рад видеть вас, госпожа, — мужчина уважительно поклонился.

— Полно тебе раскланиваться, Ланцо, — слабо улыбнулась баронесса, — мы же не первый десяток лет друг друга знаем.

— Но порядок есть порядок, — возразил посетитель.

— Да, какой порядок… — фру Гленис вдруг сильно закашлялась и прикрыла рот кружевным платком, — ты единственный человек, которому я доверяю в этом гадюшнике.