— Да, конечно, я понимаю. Ладно, послушай, я просто заскочил проведать тебя, сама понимаешь, узнать, не слышала ли ты что-нибудь о ком-нибудь.
— Не уходи. Разве я тебя выгоняю?
— Ну, по крайней мере, не на словах. Но…
— Черт бы тебя побрал. Очень бы мне хотелось, чтобы ты пришел к какому-нибудь решению.
— Сьюзен, — попросил он.
— Ох, Литс, — вздохнула она. — Что мы будем делать? Что, черт подери, мы будем делать?
— Не знаю. У меня правда нет ни малейшей идеи.
Она встала и начала расстегивать свою медицинскую форму.
Позже, уже в темноте, он зажег сигарету.
— Послушай, милый, отложи-ка сигарету. Пора идти, — сказала Сьюзен.
— В Центр. — Хорошо. Ты прекрасно умеешь портить себе настроение.
— Кому-то надо идти. Я имею в виду, с нашей стороны. Я обещала отцу…
Она включила свет.
— Знаю. Я все это знаю. Но это такая пустая трата времени. Ты же сама понимаешь, война принадлежит не только им. Мы тоже, знаешь ли, принимаем в ней участие.
— Я уверена, что хватит на всех, — ответила Сьюзен. Обнаженная, она подошла к платяному шкафу. Литсу она казалась прекрасной. У нее были стройные бедра, и можно было разглядеть ребра. Груди были маленькие, красивые и достаточно полные, округлости без лишнего объема. Он почувствовал, как у него снова появляется эрекция. В центре его тела появилась теплота. Он приподнялся и выключил свет.
— Нет, — безучастно сказала она. — Не сейчас. Пожалуйста. Пойдем.
Литс снова включил свет, вылез из кровати и начал натягивать свое армейское белье. Евреи. Проклятые евреи на первом месте.
— Они становятся головной болью, — сказал он. — Эти твои евреи.
— У них особая роль в этой воине.
— Особая! Послушай, я хочу тебе кое-что сказать. Любой человек, которого пытаются убить, становится особым. Когда в меня стреляли во Франции, разве я не был особым?