– А что дальше-то было? – спросила Лусинэ.
– План сработал: я быстро нахватала двоек и перестала понимать, о чем на уроках алгебры идет речь. Директор вызвал маму и устроил скандал, обозвал меня избалованной, сказал, что я верчу родителями и они мне все позволяют, и под конец сообщил, что переведет меня в «В», но аттестат у меня будет такой, что меня никуда не возьмут, если только я немедленно не возьмусь за ум.
– Ой, бедная твоя мама, – протянула Лусинэ, прижав ладони к щекам.
Я на секунду запнулась – первым моим желанием было возразить, что вовсе она не бедная, а хорошо приспособляющаяся, ведь она послушно внимала Домкрату, пока он разорялся, и даже звука поперек ему не сказала. Но потом я подумала: а вдруг Лусинэ права, и выносить ругань директора маме было мучительно? Ведь он ее, считай, обвинил в том, что она меня избаловала и позволяет собой крутить.
– А дальше? – нетерпеливо спросила Лус.
Я выдохнула и продолжила:
– Дальше мне было так противно там оставаться, что я попросила папу пойти и забрать мои документы. Домкрат, когда ругался, обещал, что меня не возьмет ни одна ближайшая школа, потому что они все уже присоединены к «панкратовке» и он ими сам рулит. Мы с папой погуглили и нашли вашу школу, которая никуда не присоединена.
– Потому что не нужна никому, – пробормотал Денис. – И вообще, ее закроют скоро, наверное.
– Не закроют! – горячо возразила ему Лусинэ.
Денис скептически сморщил нос.
– Короче, я взяла документы, пошла к вашей Татьяне Геннадиевне, и она меня сразу взяла, – закончила я рассказ.
– Она всех берет, – кивнула Лусинэ. – И это ее достоинство.
47
Попрощавшись с Денисом и Лусинэ, я сделала круг по району – надо было подумать. С одной стороны, я почувствовала некоторое облегчение, рассказав им эту историю с моей старой школой и Домкратом. Произошедшее уже не казалось таким кошмарным и унизительным – скорее, дурацким. Наверное, если я расскажу свою историю еще кому-нибудь раз десять, моя обида окончательно растает.
С другой стороны, реакция Дениса и Лусинэ меня задела. Денис сказал, что согласен с Домкратом: я избалованная, привыкла делать что хочу – сразу видно, что родители мне много чего позволяют. Лусинэ сказала, что понимает меня, но правила есть правила, их надо выполнять, в жизни часто приходится делать то, что не нравится, без этого все бы рассыпалось. «А если бы все стали делать что им захочется, что тогда?» Меня от этого праведного благоразумия перекосило, но я решила, что с вероятностью 90% это не собственные убеждения Лусинэ – она просто повторяет то, что говорят ей родители. Даже нравоучительную интонацию их повторяет и покачивает успокоительно головой, как будто я буйно помешанный из гнезда кукушки.
С третьей стороны, полезно узнать, как ты со своими поступками выглядишь в глазах других людей. Потому что в голову соседу не залезешь и все его мысли и резоны не прочтешь. И вообще, я начинаю подозревать, что сильно заблуждаюсь насчет своей способности понимать окружающих.
А с четвертой, мой рассказ и последующие реплики Дениса и Лусинэ, пусть даже и не слишком лестные, помогли мне окончательно убедиться в том, что я поступила тогда правильно, несмотря на несуразность забастовки. Ведь речь шла о моей жизни и моем выборе, что делать дальше со своей учебой, и у Домкрата не было никакого права решать это за меня.
«Неблагодарная! – тут же взревел в голове чей-то голос. – Школа столько тебе дала, столько усилий в тебя вложила, чтобы воспитать из тебя успешную всесторонне развитую личность и выпустить в жизнь, а ты плюнула своим учителям в лицо!» Подобную тираду могла произнести завуч, но мой мозг и без ее помощи неплохо справился. Я даже упивалась, говоря самой себе все эти вещи. Но потом приказала себе заткнуться, пнула подвернувшийся камешек и повторила, что мое настоящее и будущее – это только мое дело, а учителям я очень благодарна, и так будет всегда.
48
Мама не оставляла надежды познакомить меня со своим многолетним другом и пустилась на хитрость. Пригласила вечером в кафе неподалеку от башни «Восхождения», как будто бы один на один, а сама поджидала меня там с этим скромным Николаем, который приветливо сиял голубыми глазами и покоился в мягком кресле, как пшеничный каравай, – светловолосый, пухлощекий, с округлыми очертаниями лица и туловища. Я, пока ехала на эту встречу, представляла, как буду рассказывать маме про газировку и суп и спрошу ее, не думает ли она, что газировку на меня вылила та же Маша, что окатила меня щами. Но как только я увидела рядом с мамой ее пшеничного товарища, всякая охота что-либо обсуждать у меня пропала.