– Я дальше не умею, – Лусинэ лучезарно улыбнулась, что было совершенно не к месту.
– Ты же сама вызвалась играть, – сказала я, не понимая.
– Ну да, – кивнула Лусинэ, продолжая улыбаться. – Больше никто не захотел.
– Ты же ответственная за кабинет музыки, – сказала я, все еще отказываясь понимать.
– Ну да. Больше никто не захотел быть ответственным.
– Так, – сказала я, высвобождаясь из рук партнера. – Ты же наш аккомпаниатор.
Я подошла к Лусинэ и встала над ней.
– Ну да, – подтвердила сияющая Лусинэ. – Больше нет никого.
Я повернулась вокруг своей оси, оглядывая класс. В углу рядом с умывальником стоял проигрыватель с колонками. В огромном шкафу у тыльной стены хранились, наверное, сотни старых пластинок.
– Там железно есть какой-нибудь вальс, – указала я Лусинэ на шкаф. – Будешь аккомпанировать на проигрывателе.
Мы втроем водрузили проигрыватель и громоздкие колонки на учительский стол и после некоторой возни подключили провода к правильным входам и выходам. Покопавшись на полках, нашли нескольких Штраусов. Пока мы перебирали диски, за шкафом пару раз что-то тихо стукнуло. Лусинэ каждый раз замирала и громким шепотом сообщала, что это мыши. Мы с Денисом заглядывали за шкаф, но ничего подозрительного не видели. Ни одной живой души, только крошки на столе Риты Георгиевны. В конце концов мы забрали оттуда пакеты с печеньем и сухарями, чтобы не соблазнять гипотетических мышей, и съели половину этой мучнистой чепуховины, запивая водой из-под крана.
Когда спустя два часа мы выходили из опустевшей школы, курящий в голых зимних кустах охранник затрещал ветками, пытаясь от нас схорониться (а ну как мы директору доложим про его незаконное курение на пришкольной территории). Мы обернулись, и я краем глаза заметила в окне кабинета музыки какое-то быстрое движение. Словно там было что-то – и исчезло.
2
Вообще-то мне следовало гораздо лучше понимать Лусинэ. Она вызвалась аккомпанировать нам с Денисом, потому что больше никто не захотел. А я вызвалась танцевать с Денисом, потому что больше никто не захотел.
В тот день наша классная И Дэ начала первый урок с внутренних монологов Раскольникова, а я начала считать дни до конца учебного года, загибая пальцы под партой. (Я умею считать и без пальцев, но голос И Дэ сбивал меня с толку.) В новой школе я просидела уже десять рабочих дней. С каждым днем я чувствовала, как извилины в моем мозгу всё гуще зарастают плесенью. Эта школа – с ее бледно-желтыми стенами, стертым линолеумом, тошнотворным запахом капусты из столовой, учителями, которые все были женского пола и вечно чем-то обеспокоены, одноклассниками, которые тоже были преимущественно женщинами и выглядели не бодрее улиток, – погружала меня в опасное сомнамбулическое состояние. Еще немного – и я стану как они. Или сойду с ума и с воем выпрыгну в окно. Или они меня съедят, предварительно усыпив.
– Лус, – позвала я шепотом и ткнула в мягкую спину одноклассницы шариковой ручкой.
Лусинэ ойкнула и обернулась.
– А куда вы своих парней дели? – шепотом спросила я. – Сож-жрали?
В классе было всего четверо мальчиков и двадцать одна, если считать меня, девочка.
– Они после девятого в колледж ушли, – прошептала Лусинэ и быстро отвернулась от меня, пока И Дэ не заметила.