Лямки лежащего на сиденье парашюта – на плечи. Замки парашюта и привязных ремней застёгиваешь на ходу, на рулении. Надеваешь кислородную маску (если не успел, придётся напяливать в воздухе). Стремительный разбег, отрыв. Кран шасси – на уборку. Пальцами, словно играя на баяне, лётчик проходит по кнопкам перезарядки пушек. Загораются красные огоньки – это значит, что пушки «под выстрелом». Кран шасси – в нейтральное положение, взгляд – в прицел. Центральная марка светится золотистым накалом. «Миг» готов к бою.

На Ялу – сизый лёд, по сопкам и падям ползут дымы от недавних бомбардировок. За хвостами ведущих тянутся белые инверсионные полосы.

С земли, с КП, сообщают:

– Даю: группа «больших» идёт с курсом 270, высота – 7.

– Даю: две группы «маленьких» идут с курсом 0. Высота – 10.

Кто-нибудь из бывалых лётчиков пошутит: хватит, мол, «давать», и так много. Его оборвут: не болтай.

За минуту до встречи с противником, уже засечённым разведкой, звучит команда: «Гильза!» Лётчики сбрасывают подвесные баки, скорость «мигов» увеличивается.

Однажды у Колесникова прямо на взлёте оборвался подвесной бак, машину повалило в крен. Еле удержав «миг» от падения, он набрал высоту. Начал резкий пилотаж, даже стрелял из пушек для тряски, но никак не мог сбросить второй бак: автоблокировка предусматривала одновременный отстрел обоих. С земли разрешили прыгать, Лев не захотел. С большим трудом сумел посадить самолёт – спас и себя, и машину. В другой раз прямо в бою остановился двигатель, и Колесников едва ушёл от «сейбров». А однажды пуля попала в колесо, и при посадке Лев «похромал» с бетона на грунт…

В воздухе главное – осмотрительность: нужно видеть всё, что творится вокруг, постоянно вертеть головой. На лётчиках – неуставные разноцветные шёлковые шарфики, чтобы шею не натирал воротник. Штабные возмущались несоблюдением формы одежды, лётчики их придирки игнорировали: нам в небе виднее.

В бою общий строй рассыпается, каждый ведущий пары действует самостоятельно, учитывая задачу и обстановку. Ударные «миги» и «сейбры» стремятся зайти в хвост противнику. Со стороны всё это выглядит как огромный клубок из перемещающихся с гулом и свистом боевых машин. Слышны дробные пулемётные очереди «сейбров» и гулкие, веские пушечные залпы «мигов».

Боевой вылет истребителя недолог. Чем меньше остаётся в баках горючего, тем легче становится самолёт, что используют опытные пилоты. При резком пикировании его, кажется, корёжит, ручка управления становится неподатливой, как вбитый в землю лом. По остеклению фонаря зримо пенится сгущённый, плотный воздух…

Аэродром, посадка, заруливание. Техники подставляют лётчикам стремянки, хватают шланги подкатившего керосинозаправщика, льют в нутро «мигов» новые тонны топлива, цепляют под крылья подвесные баки. Оружейники с помощью лебёдки опускают лафет с пушками, заученными точными движениями меняют боезапас и плёнку фотопулемёта. Самолёт готов к новому вылету. В день их могло быть два-три. Это значит – три часа не снимать рук с рычагов, а ног – с педалей. Горло сушит кислород. Резкие перепады давления и температуры (на большой высоте – холод, на малой – жара), перегрузки… Тяжёлая была работа. Лётчик Лев Морщихин вспоминал: «Многие сбросили по 10–12 килограмм… Это при отличнейшем питании».

Когда наступали сумерки, лётный день заканчивался. Лётчики и техники на грузовиках уезжали с аэродрома, в жилом городке шли в столовую ужинать. Кормили по высшему разряду, привлекали и китайских поваров. Мясо, рыба, морепродукты, круглый год – фрукты и овощи. Непременные 100 грамм – водки или коньяка. Когда позволяло время, играли в домино, настольный теннис, футбол – лётчики против техников. Бродили по окрестностям, ездили в город, посещали китайский цирк. Из рассказов Льва Колесникова о лётчицком быте: «Если тебе пустят под простыню ежа, а в наволочку подложат пару гантелей и ты на всё это с размаху уляжешься, то должен хохотать так, будто тебя щекочут всей эскадрильей… В проходе между нарами могут заколачивать “козла”, у изголовья вытачивать напильником мундштуки, курить всем скопом самосад “смерть фашистским оккупантам”, а ты, если тебе пришла фантазия поспать, обязан именно спать, а не канючить про какие-то там для этого условия».

Лётчик Лазарев, замполит эскадрильи, повторявший к месту и не к месту горьковские слова «безумство храбрых», сочинил «Ялуцзянский фокстрот», исполнявшийся на мотив песни «В Кейптаунском порту»:

Когда начальству стало известно, что Колесников хорошо рисует, на него возложили дополнительную нагрузку – готовить наглядные пособия.

О своём «миге» Колесников пишет как об одушевлённом существе. На стоянках пилоты и механики полировали борта и плоскости машин метровыми кусками панбархата – улучшали аэродинамику, борясь за каждый километр скорости. Шлифовал свой самолёт и Колесников вместе с техником Гумаром Хабировым. Самолёты больше не напоминали серебряные стрелы – их камуфлировали, нанося коричневые и зелёные разводы (машины корейцев и китайцев оставались неокрашенными). После боёв фюзеляжи, вспоминал Колесников, были «прихвачены пороховой копотью, хоть рисуй по ней узоры». Моторы гоняли на полных оборотах – в предельном режиме на протяжении всего вылета. Брали от машин «всё и ещё немножко». Самолёты показали себя с лучшей стороны: «Посечённые десятками пробоин, с дымом, со струями керосина из пробитых баков, со стоном повреждённых двигателей… преданно выносили нас из боя».