— Знайте, — Валиев смотрел следователю прямо в глаза, — пока он был жив, я думал, что есть. Я был уверен. Вы все равно раз копать начали, то узнаете. На прошлом совете он меня так вывел, что я психанул. Я сказал этому барану все, что о нем думаю. В том числе то, что он баран. А барана надо стричь, а если шерсти нет, то тогда резать. Иначе непонятно, зачем этого барана кормить.

— И в итоге барана зарезали. — Интонация произнесенной Бочкаревым фразы была такова, что Валиев замер, сжавшись в комок, словно испуганный зверь, который за долю мгновения должен для себя решить: бежать или драться. Бежать Валиеву было некуда.

— И что, вы думаете, я сам это сделал? — презрительно фыркнул банкир. — Если бы была такая задача, я бы нашел кому ее поставить, можете не сомневаться, такой задачи не было.

— Ой ли? — усмехнулся Бочкарев.

— Ой ли! — возмутился Валиев. — Что вы понимаете? Даже если бы я захотел убрать Толю, мне этого не позволили бы сделать. А если бы я убрал его, ни с кем не советуясь, то тогда такой самодеятельности мне бы не простили!

— Кто не простил? — вмешался в разговор Реваев.

Валиев провел рукой по щетинистому подбородку и грустно усмехнулся.

— Наш общий друг. — Он кивнул на телефон, который Реваев все еще сжимал в руке.

— Фролов? — переспросил Бочкарев, но Валиев ничего на это не ответил.

— Что же, вы думаете, — наконец он заговорил, — такой успешный частный банк может существовать сам по себе? Само по себе ничего не бывает, кто-то должен за всем присматривать. За нашим банком присматривал он. Не с самого начала, конечно. Сначала были бандиты, потом менты. Потом мы вышли на более солидный уровень. Для нас это было удобно. Дорого, но оно того стоило. Гарантированное решение всех проблем. Единственная проблема, которая у нас была нерешенной, так это то, что Петр Михайлович никак не мог определиться, чью сторону занять в нашем с Толей споре. Точнее, ему просто было не до этого. Своих забот у него хватало, а банк и так работал успешно. Он особо и не вникал в наш спор. Вода у вас есть? В горле пересохло.

Бочкарев нашарил за сиденьем полупустую бутылку с водой.

— Стаканчика нет, — протянул он бутылку Валиеву.

— Мы люди не гордые, — усмехнулся банкир, прикладывая бутылку к губам. — Так вот за день до гибели Толи я встречался с Фроловым, — он вернул бутылку Бочкареву и вытер губы, — я убедил Петра Михайловича принять окончательное решение. Надеюсь, вы понимаете, что решение это было не в пользу Толи. Фролов сказал мне, что сам сообщит о предстоящих переменах Локтионову. Мне это было даже удобнее. Но потом что-то переигралось. Фролов позвонил мне поздно вечером, сказал, что Толя мой партнер и, значит, я сам должен все разруливать. То есть решение свое по банку он оставлял в силе, но сообщить о нем я должен был лично. Время было к полуночи. Я позвонил Толе. Он еще не спал, сказал, что сидит у приятеля на соседнем участке, пьет виски. Когда я предложил ему встретиться и поговорить, он удивился, но как бы это сказать правильно?

— Не насторожился, — подсказал Реваев.

— Верно, — кивнул Валиев, — я думаю, он от виски уже размяк немного, сказал, мол, приходи, посидим вместе, поговорим. Я обещал прийти.

— Но ведь это было в двенадцать, — удивился Бочкарев, — а из дома вы вышли только в два.

— Оробел я, — неожиданно признался банкир, — вот никогда бы не подумал, что такое возможно. Сколько мы с Толей лаялись, порой за грудки друг друга хватали, и ничего. А здесь вдруг оробел. Понимаете, это же не я конфликт решил, это другой человек принял решение. Толя уже ничего не мог сделать, не мог сопротивляться. Я за это решение год бился, а когда оно было принято, не знаю, стыдно мне, что ли, стало. Сам не смог добиться, чужими руками сделал. Для меня тоже не очень хорошо. Фролов если поймет, что мы в банке договариваться сами не в состоянии, может сделать так, что банк дальше и вовсе без нас работать будет.

— Он уже так и так будет без Локтионова работать, — прокомментировал Бочкарев, — так что вы все-таки делали до двух часов ночи?

— Пил, — коротко ответил Валиев.

— Пили? — удивился капитан. — А вы же разве не этот… — он запнулся, — вы разве не мусульманин? Ведь ваши не пьют.