— Девочки, папа с дядей Мишей уезжают завтра в Шамхор.

— Зачем?

— У дяди Миши однокурсник умер, понимаете? И им надо ехать на похороны.

На мой вопрос, а нельзя ли умершего однокурсника похоронить не в воскресенье, а, например, в понедельник, мама возмутилась:

— Наринэ, ну что ты такое говоришь?! У людей большое горе, страшное горе!

— У нас тоже горе, — вырвала у меня трубку Манька, — Тетьнадь, у нас тоже страшное горе! Мы домой хотим!

— Девочки, миленькие, — вздохнула мама, — потерпите до следующих выходных. Я вам обещаю, что к родительскому дню мы обязательно к вам выберемся!

Это было уже слишком! Остаток дня мы провели в унылых раздумьях и даже чуточку всплакнули. Ладно, не чуточку, а вполне себе конкретно. И пока мы с Манькой орошали окрестности нашего домика потоками горьких слез, Каринка сидела, нахохлившись, на своей кровати и смотрела в одну точку.

— Небось снова что-то замышляет, — причитала Манька, заглядывая в окно.

— Ага, — кивала я. Задумчивое выражение Каринкиного лица ничего хорошего не предвещало. Если сестра долго молчала, уставившись в одну точку, то это заканчивалось какой-нибудь катастрофой вселенского масштаба. Мы старались в такие минуты не отвлекать ее — в раздумьях она была раздражительной донельзя и легко могла покалечить нас одной левой.

К тому моменту, когда мы выплакали годовой запас слез, у Каринки созрел план.

— Пойдем, поговорить надо, — вышла она из домика.

— Чивой?

— Пойдем сказано. — И сестра непринужденным шагом направилась к забору. Мы с Манькой скорбно последовали за ней.

— Завтра уходим домой, — огорошила нас Каринка, когда наша троица надежно спряталась от чужих глаз в яблоневом саду.

— То есть как уходим? — заволновались мы.

— Вот так и уходим. Сбегаем.

— Да лааадно!

— Вы со мной или как? — рассердилась сестра.

— Конечно, мы с тобой, ты чего спрашиваешь?