— Для молодёжи — нет, но старые люди… сам понимаешь, им с непривычки сложно.
— Ясно, — кивнул он, вежливо угощаясь всем, что ему накладывали в тарелку.
— Вот басурмане! — понаблюдав за нами, и ничего не поняв из азиатской тарабарщины, с прищуром изрекла бабушка. — Лопочут, как татары.
— Ну, где ты татар-то слышала? — одёрнула её мама, всё переживая, что зять на них обидится за что-нибудь (а ведь он нашу Дашеньку спас!), и забывая, что он ни черта не понимает.
— Как где? А сосед наш покойный, Балдаг?
— Мам, он бурят был.
— Ну, Дашка, — вступила тётя Надя, оценивающе разглядывая Сынри, — а занимается он чем? Кем работает?
— Торговлей он занимается, — взвешивая каждое слово, медленно начала я и, придумав, как выкрутиться, чтобы не солгать и не раскрыть золотник, завершила: — морепродуктами торгует. — В масштабах международной индустрии, разве что не монопольной, на которой держатся рестораны половины Юго-Восточной Азии. Эти сведения я оставлю при себе.
— А-а! — протянула тётка. — Это корейские салатики всякие? Кальмары, осьминожки, мидии?
— Ага, — рассеяно набила я рот, усердно жуя, чтобы отстали с вопросами.
— Я их люблю, ты ему скажи, чтоб привёз, угостил, а то они в Томске что-то подорожали — жуть!
Из-за стола никто не спешил расходиться. Каким-то образом весть о моём возвращении стала распространяться по всему Петухово, к нам заглядывали соседи и знакомые, прихожане, глядели на меня, как Фома неверующий на Христа в день воскрешения. Ваня показал Сынри наш туалет на улице, из которого муж вернулся с таким видом, какой у меня был после первой с ним ночи в Марине Бэй, как будто его поимели, унизили и окунули в грязь, морально растоптали и лишили достоинства. Я бы злорадно посмеялась, если бы у меня самой от всей этой кутерьмы не начинала болеть голова. Выгнать бы всех, да остаться только с самыми близкими.
— Даша, можно где-нибудь здесь посидеть в тишине? — тихо спросил меня Сынри.
Мне понравилась его идея и я, кивнув ему «иди за мной», извинилась перед всеми и вышла. Мы вырвались наружу, на улицу, где вдохнули воздух полными лёгкими. Минуты две даже слов не было. Потом я приметила лавочку у забора и опустилась на неё. Ко мне присоединился Сынри. Наш дом напротив церкви, как и она, стоял на вершине холма, с которого открывался вид на всё село. Внизу расстилались редкие домишки, ведь поселение совсем небольшое. Пересеченная двумя речками, Песчаной и Басандайкой, долина была окружена кедрами. Пейзаж был немного тоскливый в плане однородности и неизменности, но красивый. Пахло землёй, лесом и весной. А ещё одеколоном Сынри.
— Так, тут ты родилась и выросла? — спросил он.
— Да. Вон за тем лесом, что за домами, вторая половина Петухово. Там стоит школа, два с половиной километра отсюда, чуть меньше получаса быстрым шагом. Там я училась. Школа старая, её ещё мама заканчивала. Она коренная здесь, а папа приезжий. Когда получил приход и обустроился, своих родителей сюда перевёз, и сестру с семьёй, так что теперь тут полно моих родственников. — Я повернулась налево и указала на дорогу, которая и была улицей, разделяющей церковь и наш дом. — А вон туда полчаса пешком до станции Петухово, там я садилась на электричку и ехала в Томск, в университет. Учить корейский, — закончила я севшим голосом и так и осталась смотреть на уходящую в тёмные кедры дорогу.
— Можно я честно тебе скажу? — задал вопрос Сынри. Я посмотрела на него с интересом.
— Конечно.
— Я никогда не видел более убогого места. У меня ощущение, что я попал на съёмки фильма о послевоенных событиях: разруха, покосившиеся дома, заброшенные дома, опаленные сараи, сухая трава, не выкорчеванные сорняки, нищета, грязь, вонь! Кроме вашего, от силы четыре дома выглядят нормальными, остальные — ветхость и гниль! Участки — запущенные, земля — не обработанная, людей — почти нет. Боже, у вас в России столько земли! Почему вы с ней ничего не делаете? Тут можно построить любое производство: ферму, лесорубку, мебельную фабрику! Я знаю парочку людей, которые составят проекты за час, и они будут успешными. Почему ничего нет? Чем здесь живут люди?
— Ты хочешь инвестировать? — хмыкнула я.