Уже много десятилетий, начиная с войны во Вьетнаме, официально называвшейся «программой умиротворения», правительства почти всех стран мира всячески избегают использования в своих приказах и распоряжениях, а также в СМИ слова «война»: анти- и контртеррористические операции, конфликт, принуждение к миру, «зачистка» и т.п. эвфемизмы используются для обозначения военных действий как на своей территории, так и на территориях других государств. Американские военные любят давать своим вооруженным вмешательствам в политику других государств разнообразные пафосные названия. Впрочем, основоположниками этой традиции стали немцы в годы Первой мировой войны. Их генеральный штаб пришел к выводу, что «совокупность стратегических и тактических действий вооруженных сил» хотя бы из соображений безопасности необходимо как-то именовать. Оказалось, что это не только способствует безопасности, но и очень удобно: получившая имя задача легко запоминалась, а на ее описание не нужно было тратить время. Довольно быстро эту идею подхватили во всем мире. Британцы даже составили список кодовых слов, которыми можно было называть то или иное мероприятие – так, чтобы имя никак не указывало ни на место проведения тех или иных операций, ни на их характер. В 1942 году Объединенный комитет начальников штабов одобрил введение «Межведомственного индекса кодовых слов». Наиболее важным операциям названия присваивались только после тщательной проверки. Особую роль в утверждении названий и принципах этой работы сыграл британский премьер-министр Уинстон Черчилль: он очень любил придумывать названия самостоятельно. Черчилль считал, что операции, в которых может погибнуть много людей не должны носить гордые и «самоуверенные» названия; навевать уныние или унижать достоинство. «Какой матери будет приятно узнать, что ее сын погиб в операции “Чепуха?” Следует избегать совсем обычных слов, используемых в повседневной речи, а также имен ныне живущих людей», – писал британский премьер. Правда, названия этих операций были рассекречены только после их окончания и не доходили до населения.

О важности общественного восприятия, «завоевании умов и сердец» граждан в США задумались после 1945 года. Ну а в ходе Корейской войны генерал Макартур разрешил рассекречивать названия операций сразу после их начала, а не ждать окончания войны. Однако вначале эта стратегия работала скорее против вооруженных сил и их имиджа. Названия вроде «Операция “Убийца” (Корейская война) или «Давилка» (Masher; Вьетнамская война) вызывали шквал критики и откровенных издевательств прессы. В частности, после скандала в Белом доме «Давилку» пришлось срочно переименовывать в «Белое крыло».

В 1975 году была запущена автоматизированная система по актуализации и согласованию терминов, кодовых значений и условных наименований – NICKA. Созданные этой системой названия операций до конца 1980-х носили случайный и нейтральный характер – «Каньон Эльдорадо» (авиаудар по Ливии в 1986-м), «Богомол» (удар по иранским нефтяным платформам в 1988-м). Перелом наступил в 1989-м, когда ВС США готовили вторжение в Панаму. Тогда NICKA предложила нейтральное название «Синяя ложка», которое вызвало протест начальника командования спецопераций Джеймса Линдсея: он счел это название абсурдным и поделился своим возмущением с генералом Томасом Келли, который имел степень бакалавра по журналистике и понимал важность слова в информационном мире. Именно Келли предложил название «Правое дело» – Just Cause, подспудно работавшее на создание позитивного образа, то несмотря на возмущение самой операцией в Панаме, возмущение критиков не имели особого эффекта. Особенно название понравилось военным, которые окрестили операцию Just Because (игра слов: «просто потому что…» – «просто потому, что нам захотелось вторгнуться»)10.

После вторжения в Панаму к названию операций стали подходить с учетом опыта частного бизнеса, выбрасывающего на рынок новый продукт. В Пентагоне было создано специальное управление, которое просчитывало возможную реакцию публики, международной общественности и разнообразные культурные коннотации. Так миссия американских военных в Сомали в 1993 году получила имя «Восстановление надежды» (Restore Hope), вторжение в Ирак в 2003-м – «Свобода для Ирака» (Iraqi Freedom), а вторжение в Афганистан в 2001-м – «Несокрушимая свобода» (Enduring Freedom).

Сегодня имена для американских операций выбираются по определенным правилам, учитывающим в первую очередь медийно-манипулятивную составляющую.

Во-первых, название должно нести в себе определенную праведность, то есть, содержать слово, относящееся к однозначно одобряемым в обществе и имеющим позитивную коннотацию ценностям – «свобода», «надежда», «справедливость», «закон» и т.д. Во-вторых, подчеркивать характер или локацию действий: вывоз химического оружия из Германии носил название «Стальной ящик», что, по мнению его создателей, демонстрировало надежность и герметичность контейнеров для перевозки оружия. «Буря в пустыне» (Ирак, 1988) подчеркивала и напористый характер атаки, и локацию военной операции. В-третьих, название должно хорошо приниматься американской и международной общественностью, а также населением страны вторжения. Например, миссию в Афганистане 2001-2021 гг первоначально предполагалось назвать «Бесконечная справедливость» (Infinity Justice), однако эксперты вовремя сообразили, что входить в мусульманский регион, по представлениям жителей которого справедливость может творить только Аллах, оскорбительно. Другое дело, что хоть название и сменили миссия США в Афганистане и правда оказалась почти бесконечной – растянулась на 20 лет и трагически закончилась только в 2021 году.

Так или иначе, в минобороны США давно поняли важность выстраивания нужной им коммуникации с населением и СМИ, ведь чтобы выиграть войну сегодня недостаточно иметь сильную армию: за собой нужно оставить не только поле битвы, но и общественное мнение.

Игры с названиями военных операций – лишь малая часть того процесса, который американские лингвисты называют «табу на все неприятное». Количество эвфемизмов, которыми в современном английском, а вслед за ним и в других языках, включая русский, принято из соображений политкорректности, нежелания кого-либо оскорбить просто зашкаливает. Такие слова создают новую реальность, размывают и расширяют границы социальной нормы. Например, «проституция» превращается в «секс-услуги», «капитализм» в России начала 1990-х – в «рыночную экономику», «психическая болезнь» – в «ментальное расстройство» и т.д.

Возникает и набирает силу то явление, которое еще древнегреческий историк Фукидид (460 до н.э. – 400 н.э.) называл «коррупцией языка» – то есть, слова начинают обозначать прямо противоположное тому, что они означают. А разные политические и экономические силы используют одно и то же слово в совершенно разных смыслах. На вышеприведенном примере названий американских военных операций можно увидеть это искажение: вторжение в мирную страну, живущую по своим законам, внезапно объявляется «Свободой для Ирака»: широкой публике из этого названия понятно лишь то, что США несет свободу, а была ли свобода там, куда направляются американские военные, уже никого не интересует, да и какой смысл вкладывается в эту самую свободу.

Одним из наиболее эффективных манипулятивных приемов является использования гипостазирования – логической ошибки, заключающейся в том, что абстрактные сущности «опредмечиваются», им приписывается самостоятельное существование – например, считать, что «справедливость» или «равенство» существуют в том же смысле, что и люди, связанные подобными отношениями; или «болезнь» и «здоровье» также являются самостоятельными сущностями. Гипостазирование основано на игнорировании качественной разницы между предметами (индивидами), способными к самостоятельному существованию в пространстве-времени, и их признаками, существующими лишь в составе предметов11.

В манипуляции сознанием гипостазирование используется, чтобы подорвать способность к рефлексии, анализу решений и их последствий. Для этого создаются понятия-залинания, заменяющие содержательное описание сущности «европейский дом», «казарменный социализм», «дефицит» и т.д.

Манипуляция сознания с помощью гипостазирования зиждется на том, что манипулятор играет этими абстрактными сущностями, как тем, что не нуждается ни в каком объяснении, манипулируемому не нужно объяснять, что конкретно имеется и виду и о чем идет речь, понятия закрепляются в его сознании как реально существующие. Например, в современной России широко распространена практика ошибочного отстаивания «прав потребителя»: жители дома, скажем, с неработающим лифтом или плохим вывозом мусора перестают оплачивать коммунальные услуги, поскольку считают, что их права собственников нарушены, но поскольку наше законодательство не считает такую форму протеста легитимной, то собственник жилья лишь накапливает долги по квартплате и подвергает себя угрозе выселения. Собственник в этом случае видит свое право как нечто имеющее самостоятельное существование, но при отсутствии законодательного обеспечения возможности не платить за непредоставленные услуги, представляет собой лишь фантазию собственника-неплательщика. Чтобы избежать подобных иллюзий важно подвергать собственные «красивые представления» о мироустройстве сомнению и руководствоваться не ими, а реальным знанием законов и устройства общества.

На принципе гипостазирования построены и лозунги большинства глобальных протестных кампаний, в которых понятия «расизм», «война», «загрязнение окружающей среды», «семейное насилие» при всей важности связанных с ними проблем подаются как самостоятельные сущности. На свете немного людей, которые считали бы благом войну, расизм, семейное насилие или загрязнение окружающей среды, но при отсутствии конкретизации этих понятий – война против кого? пределы толкования слов «расизм» и «семейное насилие»; чем и как загрязняется окружающая среда и какие способы реальной минимизации ущерба существуют… – человек погружается в борьбу с самим понятием, тратит на это душевные силы и время, позволяя манипуляторам добиваться своих властных или финансовых интересов.

В этом смысле показательна история международной экологической организации Greenpeace, знаменитой своими радикальными действиями, в частности, атаками надувных лодок на морские суда, которые, по мнению Greenpeace, наносят непоправимый ущерб окружающей среде. В существующей на частные пожертвования с 1971 года организации к 1990-м годам разочаровались даже ее создатели. «Greenpeace – информационные террористы, – считает стоявший у истоков движения Патрик Мур. – Они намеренно сгущают краски и играют на страхе людей. В основе их кампаний лежат выдумки, они просто дурачат»12. А по мнению другого сооснователя Greenpeace Пола Уотсона, который, как и Мур, на протяжении многих лет входил в совет директоров организации, власть в Greenpeace давно захватили бюрократы и финансисты, собирающие многомиллионные пожертвования якобы на борьбу с серьезными проблемами окружающей среды, но на деле идущие на содержание огромного бюрократического аппарата. Уотсон уверен, что Greenpeace только делает вид, что решает какие-то проблемы, например, ежегодно собирает на борьбу с китобойным промыслом в Антарктиде порядка 30 млн долларов, но ситуация никак не меняется, а представители организации лишь осваивают бюджеты и привлекают новые, играя на естественной жалости людей к гибнущим животным и важной для самоощущения современного человека озабоченности экологической проблематикой. При этом и Патрик Мур, и Пол Уотсон сходятся во мнении, что Greenpeace давно превратился в лоббистскую структуру. Впрочем, возможно, именно как инструмент корпоративных войн и задумывал ее канадский предприниматель Дэвид Мактаггарт. По крайней мере, большинство экоактивистов, стоявших у истоков организации, давно разочаровались в ней и покинули ее. Ну а Greenpeace продолжает свою работу, выдумывая для человечества все новые и новые страшилки. Сейчас, например, под ее прицел попали генно-модифицированные продукты и их вред для здоровья нынешних и будущих поколений.

В целом гипостазирование можно описать забавным выражением начала 2010-х годов «борьба за все хорошее против всего плохого». Впрочем, несмотря на остроумие, и сам он является достаточно манипулятивным, о чем – дальше.