Чуть лучше было тем, кого гоняли на ежедневные работы. Немцы, как рачительные хозяева и горячие сторонники пресловутого «немецкого порядка», не могли оставить без внимания наличие под боком значительного количества дармовой рабочей силы. Это хотя и не было предусмотрено в качестве функционала первичных сборных пунктов военнопленных, но командование дивизии вермахта, в полосе наступления которой находился лагерный пункт, не использовать дармовой рабочий ресурс для собственных целей посчитало кощунством, а потому на вопросы содержания и быта военнопленных смотрело шире. Поэтому каждое утро к лагерю из города помимо специальной группы из двух канцеляристов, переводчика и фотографа на армейском легковом автомобиле прибывали также четыре-пять грузовиков с охраной. Бурду для кормления пленных, кстати, тоже привозили в этих грузовиках. Канцеляристы и фотограф проводили мероприятия первичного учета и оформляли на пленных документы: фото, анкетные данные, звание, где и в какой части служил, воинская специальность, имеет ли гражданскую рабочую профессию. А еще – выспрашивали, есть ли среди контингента комиссары и члены партии и не желает ли сам пленный послужить рейху в полицейских или вспомогательных частях… Оказались среди пленных и такие желающие. Их в тот же день увозили с собой в город, и наутро некоторые из них, уже в немецкой форме и с винтовками, приезжали за пленными в качестве охраны. Надо сказать, дело свое канцелярские крысы знали хорошо, работали быстро, данные собирали достаточно полно и в меру дотошно. Контингент пленных обрабатывали тоже с умом – всех раненых и больных в последнюю очередь, чтобы, значит, в случае их смерти лишнюю работу не делать, твари… А люди в таких условиях содержания мерли, как мухи.
Тех, кого уже опросили и оформили, на грузовиках с охраной развозили на работы. Работы разные – закапывали трупы в местах боев и умерших уже здесь, в лагере, собирали оружие, боеприпасы и все остальное имущество, брошенное советскими войсками при отступлении, помогали местным на сельхозработах (урожай, естественно, в пользу рейха), выполняли всю другую грязную и тяжелую работу, которую только можно было найти поблизости.
Вот там, на выезде, можно было при удаче перехватить кусок-другой, потому что местные жители, в особенности русские и белорусы, видя оборванных и голодных пленных, постоянно норовили их подкормить кто чем мог. Самое лучшее, конечно, забирала себе охрана, но и пленным по настроению разрешали что-нибудь дать. По настроению и в зависимости от общей сволочности натуры – не все в караульном взводе лагеря и в охране на работах были кончеными тварями, сиречь настоящими солдатами рейха. Были среди них и обычные люди, простые немецкие рабочие и крестьяне, которым сто лет не сдалось завоевывать далекую Россию и которых на эту войну погнали принуждением. Они, не допуская никакого панибратства и ни на секунду не ослабляя бдительности – дисциплинированные немцы, епть, – тем не менее особо не зверствовали и на кормежку пленных смотрели сквозь пальцы. А вот охрана из бывших пленных, ныне предателей Родины, выслуживаясь, зверствовала особенно усердно…
К слову, ушлая троица дружных сибиряков, быстро узнав, что на выезде можно куснуть еды, теперь регулярно вызывалась на работы добровольно, и вроде как они даже уже были у немцев на хорошем счету. В основном потому, что каким-то образом наладили контакт с предателями и те их не особо гнобили на выездах. Кузнецов поведение своих бывших бойцов не одобрял, но и не осуждал: во-первых, они все-таки ему жизнь спасли, хоть и не надо было этого делать, а во-вторых, все они теперь одинаково пленные, и у каждого дальше своя дорога…
В состоянии униженного и бесправного существа, низведенного до уровня животного, старший лейтенант Кузнецов прожил, а точнее, тоскливо просуществовал, четыре дня своей второй жизни. Четыре голодных дня – есть из корыта ему не позволяла гордость. Перехватить еды на работах не мог из-за ранения, да даже если бы и смог – работать на немцев не стал бы. Сибиряки, продолжая заботиться о своем командире, постоянно пытались его подкармливать теми крохами еды, что прятали и привозили с собой из-за колючки, но он отказывался. И вот сегодня, на пятый день плена, все должно завершиться. Как только наступит утро и охрана лагеря начнет свой ежеутренний ритуал смены ночных караулов, он доковыляет до ограждения из колючей проволоки и спровоцирует пулеметчика на вышке открыть огонь на поражение. Пока окончательно не ослабел от голода и ран. Потому что он, бывший командир Красной армии старший лейтенант Кузнецов, не хотел больше существовать вот так – побежденным, в немецком плену, терпеть унижения и презрительные насмешки караульных. А еще, считая себя ранее хорошо обученным и опытным военным – он в опабе благодаря своим знаниям и боевому опыту уже стажировку на помощника начальника штаба прошел, представление на должность перед самой войной в округ ушло, – Кузнецов никак не мог понять: как же это так получилось, что со всей своей подготовкой, вооружением, оснащением – и так позорно отвоевался его артпульбат… А может, как раз все понимая, просто не хотел принимать это понимание и эту действительность… Ничего, совсем скоро, уже через пару часов, все закончится…
Занятый тяжелыми думами и борьбой с изматывающей тело болью, Кузнецов даже не заметил, как легкая прохлада короткой ночи сменилась светлеющим на востоке небом и свежестью предрассветного ветерка, разгоняющего легкий утренний туман, а потом и совсем рассвело. И почти пропустил момент, когда к этой утренней идиллии сначала добавился легкий гул моторов, а затем, в лучах утреннего солнца, из молодого ельника, росшего примерно в километре, на взгорок широкого луга перед лагерными воротами неторопливо выползли четыре советские легкие пулеметные танкетки Т-27. И по-прежнему медленно, но уверенно, даже как-то демонстративно-лениво, двинулись к лагерному ограждению, расходясь в линию по фронту. Следом за ними показались два советских пушечных броневика БА-10, которые, чуть медленнее и чуть более неуклюже переваливаясь на неровностях почвы, двинулись вслед за танкетками, на ходу хищно поводя орудийными башнями и словно выискивая, кому первому достанутся снаряды их пушек и пулеметов.
– Неужели наши?! Но откуда они здесь, в немецком тылу, если не слышно звуков наступления? Не наши, немцы на трофейной технике?! Но зачем они на ней сюда, к лагерю пленных, приперлись, да еще в такую рань? И ведут себя странно…
Впрочем, вопросы и сомнения старшего лейтенанта разрешились довольно быстро и самым радикальным способом. Танкетки, а за ними и броневики все так же неторопливо сократили дистанцию до лагерного ограждения метров до пятисот, когда их наконец заметил полусонный немец-пулеметчик на центральной караульной вышке у ворот. Он что-то проорал по-немецки вниз, одновременно разворачивая в сторону танкеток пулемет, а внизу, в караульном помещении, началась суматоха.
Больше пулеметчик на вышке ничего сделать не успел – в ответ на его недружественные действия неизвестная броня открыла огонь, и первая же длинная очередь досталась именно пулеметчику, досрочно и принудительно прекратив победоносный боевой путь завоевателя мирового господства. После этого танкетки и броневики, продолжая потихоньку сокращать дистанцию, бодро замолотили по оставшимся пулеметным вышкам, быстро приведя их к молчанию, а затем перенесли огонь на караулку.
– Что, ублюдки фашистские, сладко вам там – под пулеметами-то? Конечно, это не наших солдатиков, с одними винтовками в руках, давить артиллерией, авиацией и бронетехникой, теперь на себе прочувствуете, каково оно – в условиях подавляющего превосходства противника смерти ждать…
Сам Кузнецов, пока неизвестная броня «гасила» сначала ближние, а потом и дальние пулеметные вышки, успел сообразить, что при переносе огня на караулку неизбежны случайные ранения пленных шальными пулями, и проорал по цепочке команду: рассредоточиться по краям лагеря и залечь, чтобы уменьшить возможные потери. И теперь, тоже распластавшись на земле, буквально наслаждался звуками боя. Ну, как боя – потеряв пулеметчиков на вышках, немцы теперь могли огрызаться только из винтовок, да и то лишь из окон казармы, поскольку караулка возле ворот после нескольких выстрелов пушечных броневиков превратилась в иссеченное пулями и осколками решето, наполненное трупами еще совсем недавно бравых завоевателей. А нападающие, подавив активное сопротивление, практически прекратили огонь, ограничившись только короткими очередями, блокирующими возможность выхода наружу оставшихся в казарме немцев. Впрочем, после кончины пары-тройки особо нетерпеливых те быстро поняли, что сидеть внутри помещений намного полезнее для здоровья, и попытки выскочить наружу, чтобы принять героический бой с винтовкой против брони и пулеметов, прекратились, а над лагерем повисла тишина, прерываемая только громкими и радостными матерками пленных.
– И чего ж они тянут, чего ждут-то, – не понимая ситуации, злобно матерился Кузнецов. – У немцев же телефонная связь с городом налажена – сейчас вызовут поддержку, и все, хана, накрылось наше освобождение! Твою м…матрешку! – Хоть бы ограждение где порвали, а мы бы уж дальше сами выбирались…
Но тут откуда-то сбоку в небо взвилась зеленая ракета, после чего из ельника на луг снова потянулась боевая техника и транспорт, причем намного больше, чем в первый раз. А танкетки и броневики начали маневрировать, занимая более удобные позиции и явно готовясь уничтожить массированным пушечно-пулеметным огнем последнее прибежище остатков караульного взвода – бревенчатую казарму, расположенную чуть сбоку.
– Твою мать!.. Казарма! А в казарме же Марина! – забыв о боли в раненой ноге, Кузнецов вскочил и неловко заковылял к воротам, на ходу размахивая руками и криками пытаясь привлечь к себе внимание атакующих…
Марину, операционную сестру из медсанбата, что был перед войной размещен в Суховоле, а по факту их лагерного доброго ангела, привезли два дня тому назад, как подозревал Кузнецов, для утех караульного взвода, в их казарме она и ночевала. Бойцы в первую ночь настороженно прислушивались, готовые броситься на пулеметы охраны при первом же женском крике, но все было тихо. Наутро она, уж как там оно было неизвестно, но выпросила у немцев немного бинтов и простейшие медикаменты, типа марганцовки, и занялась ранеными, отмахнувшись и отшутившись на пару осторожных вопросов, и от нее отстали, стараясь понапрасну не ворошить. Помогала, как могла – чистила и промывала легкие раны, делала простейшие перевязки, пыталась хоть как-то организовать гигиену… Его ногой она тоже хотела заняться, но Кузнецов не дал. Он и без всяких докторов видел, что если еще день-два не сделать операцию и не достать застрявший в мякоти осколок, тогда гангрена, и все – мучительный летальный исход. А зазря медикаменты переводить, которых и так кот наплакал, – не дело. Вечером Марина сама отправилась в немецкую казарму, а утром снова лечила, кого и как могла…
…Утренняя атака сборного лагерного пункта военнопленных прошла как по нотам и без потерь, что Сергея, впрочем, совсем не удивило – как известно, порядок бьет класс. Достаточно полная разведка, правильная организация боя, грамотное использование сил и средств – неизменно превосходный результат. Да и чего сложного-то: броня, пушки и пулеметы против одних пулеметов, но без брони, – как говорится, почувствуйте разницу.
Дождавшись зеленой ракеты от группы, которая через заранее оговоренное время после начала боя должна была перерезать телефонную линию, еще на старых довоенных опорах, обеспечивающую связь караульного взвода с городом, Сергей дал команду на выдвижение основных сил из ельника к лагерю. И повернулся к Трофимову – вот тот явно до сих пор еще не верит в столь быструю и бескровную победу, не понимает, как так получилось, надо объяснять.
– Ну вот, товарищ бригадный комиссар, как я вам вчера вечером и говорил, ничего особо сложного. Да и какие сложности, если караульный взвод оказался просто не готов к отражению атаки бронетехники. Кстати, эта ситуация аналогична действиям немецких и наших войск с начала войны и отчасти объясняет причины панического отступления советских войск – ну нет сейчас у нашей пехоты эффективных противотанковых средств даже против легкой брони. Вот немцы пока и правят бал… ну ничего, скоро мы им их правилку-то изогнем, бл… – муха, под неправильным углом…
У немцев, кстати, противотанковые средства усиления пехоты есть – в каждой пехотной роте три расчета истребителей танков с мощными и достаточно мобильными противотанковыми ружьями винтовочного калибра, ну, вы их видели в наших трофеях. Но в данном конкретном случае, повторюсь, никто здесь появления нашей брони не ждал, местное командование твердо уверено, что доблестные немецкие войска громят орды славянских варваров уже где-то далеко на востоке. Поэтому, судя по тому, что средства ПТО задействованы не были, скорее всего, ни одного расчета бронебойщиков сюда не выделили. А что с винтовкой и даже с пулеметом – вон как те немцы на вышках – против бронетехники сделать можно? Ничего, как и подтвердил наш сегодняшний утренний бой. Нет, конечно, при грамотной организации обороны, наличии инженерных заграждений, развитой полевой фортификации и противотанковых гранат это все не так однозначно… Эй, а что это там за чудик у ворот из-за колючки руками машет, словно ветряная мельница? Никак предупредить о чем-то хочет? Давай туда, – это уже водителю «Ханомага»…
Для немецкого лейтенанта, командира взвода, выделенного для охраны лагеря из состава 2-й роты 1-го батальона 329-го пехотного полка 162-й пехотной дивизии вермахта, временно дислоцированного в населенном пункте Суховоля, утренняя атака лагеря военнопленных русской бронетехникой, взявшейся тут, в немецком тылу, неизвестно откуда, оказалась натуральным шоком. Его доблестный батальон, за два года войны победоносно прошедший пол-Европы, а потом еще и Польшу, где все желающие всласть пограбили и понасиловали красивых славянок, казался лейтенанту образцом боевой мощи немецкой армии. Первая неделя войны в России только утвердила его в этом мнении – русские войска в панике бежали от правильных атак, организованных по всем канонам немецкой военной науки. Были, правда, еще русские пограничники, которые сражались до конца и никогда не бежали с поля боя… и еще отдельные группы пехотинцев, артиллеристов, танкистов и прочих сумасшедших русских, которые сражались в полном окружении и гибли, но не сдавались… Но об этом, а также о значительных потерях в тех боях, лейтенант предпочитал не думать, списывая все на «проклятых фанатиков-коммунистов».