– Он был мне как
Это были разговоры особого рода: мне казалось, что в них я не участник, а свидетель. Эти люди не спрашивали о моем отце, а с жаром высказывали что-то мне, как будто жизнь в их истории должно было вдохнуть мое участие. Оно было недостающим ингредиентом, питательной средой. Они пересказывали случаи из его и их общей биографии – с пафосом, будто произносили небольшую речь, – и уходили.
Чего они хотели? Чтобы я сочувствовала им? Для них он тоже был отцом. Они делали это громкое заявление, и я должна была согласиться с его ролью общего прародителя. С его неизмеримым величием.
Когда люди говорят и пишут о вздорности отца, они часто связывают вздорный характер с гениальностью. Как будто одно приближает к другому. Но когда я наблюдала за тем, как он творил, создавал, я видела его с лучшей стороны: он был чувствительным, внимательным к другим, веселым. Людям, которые с ним работали, доводилось видеть его таким чаще, чем мне. Может быть, вздорность
– Посмотри на облака, – сказал он, показывая в окно в один из солнечных дней, когда уже болел, но еще мог ходить и был в хорошем настроении. – Они примерно в трех километрах от нас. При желании мы с тобой, ты и я, сможем пройти – погоди-ка – километр за 15 минут. Через 45 минут мы могли бы быть там.
Ринпоче, бразильский монах, сказал маме, что если бы у него было еще два месяца – всего
Но кто знает?
Теперь, когда мы видимся с мамой, чем больше времени мы проводим вместе, тем сильнее я привязываюсь к ней. Если мне нужно отлучиться в туалет, я оставляю дверь открытой, чтобы мы могли продолжать разговор. Когда мы вместе, нас не оторвать друг от друга. Хотя иногда мы ссоримся. Когда мы порознь – она на своем побережье, я на своем, – я забываю, каково это – быть вместе, как это кружит голову, как перехватывает от этого дух. Когда она приезжает в Нью-Йорк, мы идем в художественный музей. На выставке Агнес Мартин в Музее Гуггенхайма мы начинаем сверху и движемся вниз по спирали, против потока людей, которые идут вверх, глядя на ее полосы. Для нас Агнес все молодеет. После мы выходим на солнечный свет. Пересекаем Пятую авеню, чтобы отправиться в Центральный парк.
– Смотри! – говорит она, показывая на толстые белые линии разметки на черном асфальте. – Еще одна!
На фотографии, сделанной еще до моего рождения, мои родители стоят на железнодорожной платформе тем утром, когда отец возвращался в Рид-колледж. У мамы круглые щеки, на ней джинсы. Отец бледен и миловиден. Они так молоды. Я думала, что это мама все и всегда теряет: дома, предметы, отца. Но эту фотографию она хранила много лет и отдала мне, а я оставила ее где-то, когда переезжала. Недавно она подарила мне картину, которую нарисовала в старшей школе и за которую получила приз.
– Он повсюду следует за тобой, твой отец, – сказала она.
Мама навестила меня уже после его смерти.
– Призрак?
– Он, сам. Не знаю, как объяснить. Я чувствую его присутствие. И знаешь что? Для него нет большей радости, чем быть с тобой. Не может отойти ни на шаг и ходит на цыпочках у тебя за спиной прямо сейчас. Он счастлив уже оттого, что смотрит, как ты намазываешь масло на хлеб.
Я ей не поверила, но такая мысль была мне приятна.
Благодарности
Спасибо издательству
Два плодотворных периода работы над текстом совпали с моим пребыванием в
Спасибо Катерине Фейк, Брайану Бёрку, Клэр Сарти, Дэвиду Боаретто, Стефани Кубанек и Д.У. Гибсону за то, что побуждали меня писать. Спасибо Энн Годофф и Джинни Смит-Юнс из
Спасибо Лоуренсу и Хиллари Леви за всестороннюю помощь на каждом этапе. Филиппу Лопэйту, Сьюзен Чивер, Каю Берри и моей маме за то, что поддерживали меня многие годы, в том числе те, которые ушли на написание этой книги. Я также глубоко благодарна Джейми Кватро за ее профессиональную и чуткую помощь в превращении очень длинного черновика в эту книгу и в поиске издателя для нее.