Начальное образование было продолжительностью в три года: чтение и письмо, арифметика и основы государственного устройства. Ну и, естественно, закон божий. Оно не было обязательным — из-под палки никого учить не собирались. Но для «лиц подлого звания» это была первая ступенька в карьере и возможность «выбиться в люди». Плата была, но весьма символическая. За совсем неимущих платила городская или сельская община, за сирот госслужащих, в том числе и военных, — казна.

Дальше экзамены и продолжение обучения, для тех, кто пожелает. Как происходила оплата и каковы критерии отбора, отец Фергюс не знал. Для него и так было в диковину, что практически любой простолюдин может выучиться в школе, а затем, в институте. Если переиначить местные названия на русский язык.

Между прочим, во Франции институт тоже называется школой, только высшей.

Тогда все роверцы — французы.

Ха, очень остроумно.

Кстати, и дворян никто учиться не заставлял.

Ну о Митрофанушках («Не хочу учиться — хочу жениться») разговор особый. Такие индивиды среди отпрысков власть имущих попадались везде и во все времена.

Те из дворян, кто службы не искал, могли пребывать хоть до конца жизни либо в своём имении, либо при дворе. Опять же, если позволяли средства. Вот только «по праву рождения» никаких должностей, тем более наследственных, такому кренделю не полагалось.

При этих словах священник сразу помрачнел, и только после осторожных расспросов мне удалось из него вытянуть, что в нашем Леворе всё совсем не так. Большинство постов были наследственными, пусть только номинально. Так разговор плавно перетёк на повествование о нашем королевстве и патер, к тому времени изрядно принявший на грудь, уже без обиняков расчихвостил всю нашу систему правления со всеми благородными ничтожествами впридачу. Не знаю, как бы далеко ушёл он в своём диссидентстве, если бы вовремя не опомнился, что разговаривает с нэдиной, пусть ещё и маленькой, мать которой к тому же ещё и лаэра. Тут в мозгах у Фергюса, очевидно, немного прояснилось, и он запоздало понял, что явно сболтнул много чего лишнего. Поэтому неуклюже попытался пойти на попятную.

— Я это… Ик… совсем не хотел… Ик… Я вашего батюшку… Ик… и вашу матушку… Ик-ик.

Внутренне сочувствуя бедолаге, я щедро плеснула в стакан вина и подала. Сама то я не пила — маленькая ышшо. Но, боже мой, как же захотелось… Это всё ты!

А я то тут причём?

Признавайся! Любил же вот так с Толяном запрокинуть стакашек-другой, да и пройтись по нашему Абрамычу и по всем вышестоящим, костеря их какие они козлы, му… чудаки и прочее.

И щас бы с этим местным Савонароллом…

Савонароллой.

Не важно… не отказался б, в общем.

Меж тем, Фергюс заглотил «губастую стаканищщу» одним махом и уставился на меня. А я молча смотрела на него. И что мне было говорить? Что я всецело одобряю его справедливую критику существующих порядков? Из уст маленькой девочки это звучало бы, по меньшей мере, странно. Да и опасно говорить такое. Отечески пожурить зарвавшегося священника? Тоже глупо. Пригрозить ему? Мне это надо? Только-только, можно сказать, наладился контакт с очень нужным, просто-таки смертельно необходимым человеком. И такой обломидзе!

Вот так мы и сидели пару минут, уставившись друг на друга.

А как всё хорошо начиналось, а тут, будто чёрт дёрнул его за язык. Вроде никто не слышал, а там кто его знает. Порой, даже стены имеют уши.

Не знаю, чем бы всё кончились эти «гляделки», если бы нам бессовестно не помешали.