– Никто ничего не знает…
Впрочем, не так уж это было и важно. В крематории, средь ноздреватых облицовочных плит, Арик чувствовал себя статуей, выставленной на обозрение. Казалось, что все это происходит не с ним. Подходили родственники и сочувственными, тихими голосами советовали держаться. У него скопился, наверное, десяток конвертов с деньгами. Музыка, струящаяся со стен, убивала всякое желание жить. После поминок остались горы плохо перемытой посуды. Угнетала необычная тишина, внезапно образовавшаяся в квартире. Она как будто чего-то требовала от него. Арик зажег везде свет и некоторое время бесцельно слонялся из комнаты в комнату.
У него почему-то мерзли кончики пальцев.
В конце концов он растер их, словно надеясь согреть.
Или, быть может, как раз – уже не надеясь.
А потом он решительно повернулся, сел за письменный стол и придвинул к себе открытый учебник.
На следующий день он сдал первый экзамен. Он прочел три вопроса в билете, взятом сверху, из стопочки, покоившейся на крышке стола, и, дождавшись, пока другие абитуриенты рассядутся по местам, заявил скучающему экзаменатору, что готов отвечать. Ему не нужно было обдумывать, что он скажет. Он был весь как сосуд, полный изумительно чистых знаний. Главное было – не расплескать. Дрожь внутри проступала не от волнения, а от решимости. Голос странно звенел, и звон этот независимо от него, сам собой облекался в слова. Оба экзаменатора заразились его холодным энтузиазмом. На дополнительные вопросы, которые были заданы скорей из азарта, он ответил так, что преподаватели переглянулись. А тот, что постарше, покачал головой:
– Первый раз слышу от абитуриента о параксиальных лучах.
Оценка «отлично» была выставлена ему без всяких сомнений.
Примерно так же обстояло дело и на втором экзамене. Только здесь обнаружилось, что задачу, которой сопровождался билет, он решил способом, доступным далеко не каждому аспиранту.
– Ну-ну, – сказала ему дама в строгих очках. – Далеко пойдете, молодой человек. – И добавила с тенью непонятной насмешки: – Если, конечно, будет куда идти…
Неожиданная заминка произошла только на экзамене по специальности. Молодой и, видимо, любопытный преподаватель, весь в порыве, как будто сейчас вскочит и побежит, импульсивно спросил, почему он хочет заниматься именно биологией.
– Раз уж вы поступаете к нам, я, наверное, имею право поинтересоваться.
Жутковатая тишина воцарилась в аудитории. Слышно стало поскрипывание авторучек в ближних рядах. Гудели лампы дневного света под потолком. Протянулась в безнадежном молчании одна секунда, затем другая. И вдруг внезапно для себя самого Арик сказал:
– Я хочу выяснить, что есть жизнь…
Молодой экзаменатор высоко вздернул брови. Воткнул палец в щеку и держал так, пока в аудитории кто-то не кашлянул. Впрочем, в зачетном листке все равно вывел «отлично».
Только вежливо попросил:
– Если вдруг выясните, будьте добры, поделитесь со мной…
Арика жгло чувство непоправимой ошибки. Нельзя, нельзя было, не подумав, брякать вот так. А если экзаменатор сочтет его дураком? Тем не менее он не сомневался, что все равно будет зачислен. И когда через две долгих недели, сгоревших в блеске белых ночей, он снова приехал на факультет и увидел в списках, вывешенных у деканата, свою фамилию, никакого особенного впечатления на него это не произвело. Он просто удостоверился в том, что и должно было быть.
А как же иначе?