Корпуса больницы были укутаны туманом, белесым, как снег. Геннадий Ильич долго бродил по больничному двору в поисках нужного здания. Спрашивать никого не хотелось. Слышать посторонние голоса и ощущать взгляды было почти невыносимо. Геннадий Ильич был весь как открытая рана. С него содрали кожу и пустили в мир. Это было ужасно больно.

Он понял, что такое смерть, когда наконец отыскал корпус 3Б. Там был боковой вход в полуподвальное помещение под косым шиферным навесом. Ступени вели в коридор с зелеными стенами и зеленым линолеумом. Круглые светильники на потолке горели через один. Двери были белые, крашенные недавно масляной краской. Едкий запах этой краски заполнял все пространство.

Открылась дверь, у Геннадия Ильича спросили, кто он такой, и пригласили войти. Там было несколько человек — двое в халате и один в чем-то темном. Сергей лежал на каталке, укрытый до груди. Он был совершенно неузнаваем, но Геннадий Ильич подтвердил темному человеку, что да, это мой сын. Его попросили ответить на ряд вопросов. Он кивнул, но говорить не смог. Стоял, смотрел на белого Сережу и гримасничал, пытаясь то ли заплакать, то ли сдержать слезы.

Его отвели в другую комнату, усадили, дали таблетку с водой и стали расспрашивать. Подписав протокол, он спросил, можно ли еще раз посмотреть на сына, но было поздно: Сережу увезли. Куда, зачем, выяснять не хотелось. Этого было лучше не знать. Совсем.

Геннадий Ильич пообещал позвонить, если вспомнит что-нибудь существенное, и поехал домой. Вспоминались всякие пустяки, малозначительные и совершенно бесполезные для следствия. Как и само следствие.

Виделся Геннадию Ильичу и совсем еще маленький Сережа, и взрослый, и веселый, и грустный, и сердитый, всякий. Он был при жизни очень разным. А после смерти стал одинаковый. Никакой. Того, настоящего Сергея у Геннадия Ильича забрали, а оставили ему фальшивку, бессмысленную оболочку. Лучше бы он не ездил в больницу. Не нужно было смотреть на мертвого сына, уложенного на каталку. Сколько у него было пулевых отверстий в груди? Два или три? Кажется, два. Или три. Какая теперь разница?

Идя к своему подъезду через двор, Геннадий Ильич обнаружил, что несет в руке стеклянно звякающий пакет из магазина. Когда он успел туда завернуть? Что покупал? Как расплачивался? В голове было темно и пусто. Он вошел в квартиру, аккуратно закрыл за собой дверь и окликнул:

— Саша? Ты дома?

Брат появился бесшумно и почему-то с виноватым лицом, как будто это из-за него Сережа погиб.

— Как бы я вышел? — спросил он. — Ты ведь мне ключей не оставил.

— Я тебе потом Сережины отдам, — пообещал Геннадий Ильич, проходя с пакетом в кухню. — Когда вернут. Сейчас с его вещами следователи работают.

— Вещдоки, — сказал Александр.

— Что? Ах, да. Вещдоки. Пить будешь? Ты сказал, у тебя язва…

— Нет язвы. В больничке с желудком вырезали. Но я бы выпил. Помянуть нужно, по христианскому обычаю.

Геннадий Ильич поморщился:

— Какие там еще обычаи! Выпьем и все. Чтобы не так сильно болело.

— Потом еще больней будет, — предупредил Александр.

— Ну и пусть. Пусть я сдохну от боли. Но не сразу. Сначала наказать нужно тех, кто Сережу убил. — Геннадий Ильич хлопнул себя по лбу. — Черт! Башка дырявая! Забыл у следователя спросить, как это случилось. Или спрашивал?.. Не помню…

Он наполнил два стакана и придвинул брату тарелку с квашеной капустой:

— Угощайся. Давай выпьем, а потом я маслица налью и лучка накрошу. Пока так сойдет.