В течение нескольких следующих дней они с Питом накрутили, наверное, не одну сотню километров по лесным тропам. И полян, и чистых долин в этих краях хватало, но они туземцев не интересовали, разве что в качестве мест для устройства поселений. Деревень поблизости обнаружилось аж четыре штуки. В самой большой было два десятка хижин из тонких бревен, а в самой маленькой — всего три. По-видимому, это были полуземлянки, которые отапливались по-черному. Чем дальше в глубь этой территории, тем чаще встречались выжженные делянки, засеянные ячменем и еще какой-то высокой травой без колосьев — в стебле было полно тонких волокон, разорвать которые стоило немалого труда. Встречались и брошенные делянки, активно зарастающие кустами и молодыми деревьями — в основном, березой. Те, что заросли еще не сильно, по-видимому, все-таки использовались — на них, кроме прочего, рос мак, причем в значительном количестве. А еще путники то здесь, то там натыкались на заросли растения, которое Семен хорошо знал и не любил с детства — крапивы. На некоторых брошенных делянках она составляла основную массу травянистой растительности. Семен заподозрил, что ее специально подсеивают, поскольку в стеблях содержатся крепкие волокна, а листья вроде бы пригодны в пищу — после соответствующей обработки, конечно.

Никаких домашних скотин у туземцев не наблюдалось. Зато всюду возле жилья кормились не очень многочисленные стаи птиц, которые людей почти не боялись. Летать, похоже, они не могли — самое большее это взлететь на крышу жилища. Размерами птички были ближе к голубям, чем к курам, но Семен решил, что это все-таки не голуби, а, наверное, куропатки, у которых подрезаны крылья или удалены маховые перья.

Наблюдать за жизнью этих людей оказалось одновременно и просто, и сложно. Все поселения были окружены открытым пространством, причем иногда специально расчищенным от кустов и деревьев. Лазая по опушке вокруг деревни, можно было не опасаться наткнуться на какого-нибудь грибника или ягодника: во-первых, ни грибов, ни ягод еще нет, а во-вторых, местные (даже дети!) без нужды в лес не заходят, а если нужда есть, то идут обязательно группами не менее трех человек. Передвигаются же они почти исключительно по тропам и, отойдя на приличное расстояние от деревни, всегда начинают шуметь, переговариваться, что-то негромко петь или, в крайнем случае, постукивать палкой о палку. По своей старой привычке Семен подумывал, не взять ли ему «языка». К немалому своему удивлению, он вскоре обнаружил, что при относительном местном многолюдстве это не так-то просто — бытовые привычки туземцев как бы специально ориентированы на то, чтобы никого из них не унес в лес «леший». Сами же поселки не охраняются, но с наступлением темноты жилища закрываются (запираются?), и до рассвета из них никто не выходит — даже по нужде.

Ни одной приличной возвышенности с голой верхушкой, с которой можно было бы обозреть окрестность, в этих краях не имелось — с любой точки обзор был ограничен. Семена это ужасно раздражало — он никак не мог представить общую картину района. Создавалась впечатление, что они с Питом находятся на этаком выступе, который образуют обжитые земли в «зеленом море тайги». Ежели продвинуться на сотню (или две?) километров к югу, то там, наверное, во все стороны будет сплошная «населенка». Здесь же трудно даже установить расстояния между «деревнями». Соединяющие их тропы извиваются как змеи и там, где есть возможность, проходят по открытым пространствам. Между самыми близкими населенными пунктами часа 2—3 быстрой ходьбы.

Конечно же, местные жители охотились — как без этого?! Правда, довольно своеобразно. В лесу вокруг поселков было полно ловушек — если бы не Пит, многие из них Семен и не заметил бы. В большинстве своем это были «давилки», рассчитанные на пушного зверя. При всем разнообразии форм принцип действия у них один и тот же: ты возьмешь приманку, и тебя тут же придавит бревном — очень мило! По случаю лета они находились в «разряженном» состоянии. Зато петли канатов, свитых из растительных волокон и рассчитанных на лесных оленей, часто находились в полной боевой готовности. Встретилось и несколько медвежьих ловушек, причем одна из них довольно сложная — в виде домика с опускающейся дверцей. Остальные были попроще: три-четыре близко стоящих дерева огорожены понизу всяким хламом, так что в образовавшийся закуток доступ открыт лишь с одной стороны. В закутке лежит шмат тухлого мяса, а на входе висит петля-удавка. Подобные ловушки Семен встречал и в родном мире, только там использовался стальной трос. Здесь же — канат в два пальца толщиной. А основная «шутка юмора» заключалась в том, что дальний конец этого каната был не просто привязан к дереву, а закреплен растяжками так, чтобы смягчать рывки жертвы и не давать ей возможность достать зубами до удавки.

Семен готов был слегка восхититься людской изобретательностью, но однажды возле него просвистела стрела, выпущенная довольно мощным самострелом, — нитку-растяжку под ногами он не заметил. Семен решил впредь быть предельно внимательным в лесу, однако день спустя его спасло лишь положение позвоночника, который у людей при ходьбе расположен вертикально. Бревно же должно было сломать спину оленю или лосю. Получалось, что звериных троп вообще следует избегать, но ведь их не всегда и увидишь…

Лесные «мины» принесли Семену и еще одну «радость», причем совершенно неожиданную. Его волосатый спутник обладал вполне звериным чутьем, зрением и слухом, но при этом почти человеческим разумом. Любые ловушки он находил безошибочно и… И ломал их — ломал с наслаждением, которое сродни сексуальному. Похоже, в нем включилась и заработала какая-то инстинктивная программа: в глазах появился лихорадочный блеск, движения стали резкими, русские слова начали выпадать из памяти и заменяться звуками-символами словаря питекантропов. Семен чувствовал, что просто теряет контроль над парнем: тот непрерывно теребил его и звал дальше в чащу — искать, искать, искать!

У Семена же были иные планы — не ходить куда-то, а сесть и сидеть. «Еще лучше — лежать. Лежать и смотреть на чужой быт, пытаясь понять, что тут к чему. Да, это тяжело и скучно, но — надо. Хотя бы несколько дней». Наблюдательный пункт удалось найти без особого труда — поросший ельником бугор метрах в трехстах от околицы деревеньки из дюжины хижин. Семен решил провести здесь дня три — на большее не хватит продуктов. Ночевать он планировал поблизости — чуть углубившись в лес. Выбирая место будущего ночлега и прикидывая пути на случай отступления, он наткнулся на нечто, мягко выражаясь, странное.

Еловый лес — это не сосновый и тем более не березовый. В нем сумрачно и неуютно, под ногами нет ни травы, ни палых листьев — только подушка хвои. Нижние отмершие ветки деревьев норовят порвать одежду или заехать в глаз. В общем, не слишком приятное место, особенно когда лес этот достаточно старый. До деревни отсюда было не больше километра, но казалось, что нога человека не ступала тут от сотворения мира. И посреди этой темно-зеленой мрачноты стояла… избушка на курьих ножках!

Да-да, как раз такая, какие рисуют в детских книжках! Ну, в общем, не совсем, конечно, такая, но очень похожая!