- Как вчера отметили? – спросила Тая у напарника.
- Нормально, - в ответ буркнул коллега и отвернулся к окну.
Сигнал светофора как раз зажегся зеленым, и Тая неспешно тронула автомобиль, пристроившись следом за юркой вишневой десяткой. У машины, чьи тормозные огни не зажигались даже перед крутым поворотом, имелась яркая наклейка на бампере, что приковывала взгляд похабным содержанием, и девушка отвлеклась сначала на наклейку, и потом и на дорогу, забыв, что хотела всё-таки растормошить напарника, и хоть как-то его разговорить.
Она не стала обижаться на мужчину за грубый ответ – приятелями они не были, и отчитываться перед ней, как провел свой день рождения, он был не обязан. Краем уха слышала, когда мужчины курили за углом конторы, что вроде бы исполнилось тридцать пять, и что собирались отмечать в ресторане. Её на праздник не приглашали, да и вообще в коллектив приняли если не с враждебностью, то уж с прохладцей и насмешками – точно.
И все же – разъезжая целый день по городу, нужно было о чем-то говорить, иначе время тянулось немилостиво медленно, да и право – нормально ли молчать по восемь часов к ряду. Вот и ступила на запретную территорию, как оказалось – зря. Напарник упорно не шел на контакт, и что было тому причиной, Тая могла лишь догадываться. Может быть, не любил женщин (в том смысле, что разговаривать с ними был не способен, полагая, что женщина годится лишь для трех вещей: ублажать мужчину, рожать детей и содержать дом) словом, привет шовинистам, даешь патриархат. Предполагать подобное было не странно, поскольку такие мужчины попадались на жизненном пути, и при том не однажды. Или же, напарник не любил только её – Таю, кто разберет.
На работе в спину ей часто шипели о «глупости», «не женской должности» и «пробивном папаше», поэтому Тая не особенно удивлялась хамству и грубости со стороны коллег. Она давно привыкла к тому, что люди ее не понимали и не принимали в свои стайки.
Да и что те стайки – разве хотелось попасть в них, обосноваться? Нет. Все, как одна – подобные, где кто-то один самоуверенно сует большие пальцы за ремень брюк, покачиваясь с пятки на носок, и смотрит на других особей свысока. Будь на дворе двадцатый век, еще бы и сплевывали под ноги сквозь щель между зубами, но, окультурились, приобрели налет воспитанности – и пусть тот трещал порой, облезая в самых неожиданных местах, люди все равно мнили себя вожаками стаи. Остальные же – лишенные права голоса по умолчанию, как овцы брели за своим вожаком, безликие, не имеющие собственного мнения, но злые, бесконечно злые. Готовые броситься и вцепиться в горло, рвать, упиваясь вкусом крови, ищущие новую жертву с каждым восходом. Да и нужен ли им особый повод для нападения? Нет. Если рядом кто-то более удачливый, кому посчастливилось родиться в достатке, или кто-то, кто выгодно вкладывает сбережения, строит бизнес, вкалывая до седьмого пота, или просто тот, кто взаимно влюблен… любой подойдет, и кровь его, случись попробовать, будет слаще любого мёда.
Тае случалось быть «покусанной», за спиной оплеванной, но прошли времена, когда ее это волновало.
Примером социального единства (в требовании «крови») когда-то были разговоры о Таиных татуировках. Еще когда во времена студенчества сделала свое первое тату, друзья и знакомые кивали, как один говоря: «неплохо», когда рисунков на коже стало больше пяти, они принялись недоуменно выгибать брови. А вот когда просветов на коже рук, спины, практически не осталось – только и делали, что крутили пальцем у виска и неодобрительно поджимали губы. «Что ты делаешь, это же навсегда!» - восклицали одни, «надоест через полгода, сводить замучаешься» - говорили вторые. Мнения Тая слушала молча, только на мгновение прикрывала веки, чтобы умерить свое собственное желание высказаться, и, образно выражаясь, засунуть ненужные советы посторонних людей в их непрошено раскрытые рты.
Сказать по правде, кожа, разрисованная узорами, цветами, словами песен, не была средством социального протеста для Таи. Ей просто нравилось. Возьмись она объяснять кому-то, зачем, почему - не нашла бы слов. Ей не надоедали рисунки, не хотелось раскрасить еще и кожу ног, скажем. Девушка вообще была довольна данной природой внешностью, фигурой, а подобным «штрихом» - лишь усовершенствовала то, что имелось. Признаться, довольство не распространялось на реалии, но это к делу не относилось совсем. Вот такая: с разноцветными, яркими татуировками, в рваных джинсах, белой футболке с дурашливым принтом, и с высоко завязанным бубликом на голове, Тая себе особенно нравилась. Было приятно жить просто, не задирать нос, не быть особенной (если вместо футболки была кофта с длинными рукавами).