Меня кроет. Накрывает диким жаром. В ушах шумит, сердце трепыхается в груди, а пальцы дрожат, вцепляясь в бедра Машки.

— Ты че наделала? — шепчу я быстро, пока она не начала двигаться.

— Мне врач таблетки прописал, все хорошо…

Хорошо. Да нихера не хорошо, неужели ты, Маш, не видишь? Не глупая ведь девчонка…

Но она поднимается и опускается снова, и мне вдруг снова становится плевать абсолютно на все в этом мире. На всё, что могло бы отвлечь сейчас меня от этой несносной девчонки.

Я шел сюда покончить со всем этим, а в итоге сижу и стараюсь не кончить как школьник через минуту от ее рваных движений на мне. Бинго. Круто решил проблему, чувак!

— Ярослав, — стонет малышка мне в рот, двигаясь быстрее и быстрее. Она на грани, и я там же. У нее пелена в глазах и зрачки такие расширенные, что практически не видно ее цвета глаз. А я просто схожу с ума. Без лишних слов схожу. — Ярик… Я-я-я-р!

Она кончает, господибоже, как красиво она кончает на мне, унося меня следом. Мы вцепляемся в губы друг друга, продлевая наслаждения, и стонем, оба стонем как от боли, оставляя пальцами на теле друг друга все больше и больше синяков.

О мой бог…

И что я снова наделал?

— Ты достал думать так громко, — шепчет Машка устало мне в губы, и затем снова целует. Мягко и аккуратно, как еще никогда до этого. — Не думай. Слышишь?

— Слышу.

И я правда не думаю. Потому что да катись оно всё…

Машка все еще сверху, а я всё еще люблю ее как придурок.

А потом до слуха доносится что-то, что никак нельзя было допустить. Мы в чертовой гостиной, и…

— Господи! Дети?!