— Да, кажется, — голос все еще хриплый, бороться смысла с этим нет, — у себя ночевал, еще не проснулся толком.

— Два часа дня, Ярослав, — высказывает отец. — Чем занимался вчера? Пил?

Я иногда остаюсь у себя после вечеринок, да, чтобы отец не выказывал, поэтому никаких претензий не имею сейчас.

— Нет, па, в больнице до самого утра был, не вывез бы домой ехать.

— Что случилось? — тут же меняется его тон.

Рассказываю Он про моих пацанов знает, половину из них лично, еще с тех пор как мы в том дворе жили, про Дамира я ему тоже рассказывал. Поэтому реагирует папа гораздо более эмоциональнее, чем я мог представить. Даже предлагает помощь, если понадобится, и просит сообщать о его состоянии.

Сообщать… Если бы я сам знал хоть что-то. Нужно будет очнуться и поехать к нему, расспросить врачей, как он после крови, да и вообще…

— Сын, — зовет меня отец, после того как мы уже попрощались и я положил трубку.

— Да, что такое?

— Набери Машке, — говорит он, а у меня челюсти непроизвольно сжимаются. — Она вчера весь день как на иголках ходила, Лена говорит, что даже плакала. Волнуется, что тебе мстить будут, себя дурочка винит.

— И правда дурочка, — качаю головой. Ну что за человек, а? — Наберу, па, спасибо.

И кладу трубку.

Да вашу мать!

Ну почему всё так, а? Почему никогда и ничего не может быть нормально? Не могла Машка вырасти не такой крышесносящей девчонкой? А то и красивая, и заботливая, а мне что делать? С ума сходить остается, этим и занимаюсь. А еще самокопанием, потому что позволил себе тронуть ту, которую всю жизнь должен был называть младшей сестренкой и защищать от всяких мудаков.

А теперь ее надо защищать от меня.

Потому что главный козел и урод в ее жизни — я.

Ну ладно, главный — Манукян, но я сразу после.

Я долго уговариваю себя набрать номер Машки, потому что у нас все давно зашло в жесткий тупик, и как из него выбраться, никто из нас не понимает. Мне порой кажется, что каждый день мы друг друга только сильнее в этом тупике закапываем, пытаясь, наверное, сдохнуть в нем, держась за руки. Иначе я хрен знает, зачем мы продолжаем убивать друг друга.

Она берет трубку и молчит, я слышу только тихое дыхание. К этому моменту уже окончательно просыпаюсь и сижу на кровати, пялясь в потолок.

— Маш? — зову ее, потому что играть в эту молчанку никаких моральных сил просто нет.