— Пара хокку не повредит. Кроме того, это сделает книгу толще, тогда можно будет запрашивать за нее больше. И рифмы в конце концов показались мне совершенно очаровательными. Полный разнос в «Шпигеле» в итоге будет очень кстати.

— Вам-то это должно быть безразлично.

— Конечно, ведь рифмовали вы, не я! Но не так уж много. В остальном возражений нет?

— Постмодерн. Мне не нравится это слово. Постмодерн — это дерьмо. Постмодерн — это глубокие восьмидесятые. Ирония, о которой можно было бы сказать, что она романтичная и бессмертная, подошло бы лучше.

— Есть еще заключительная фраза, — сказала Сюзанна. Она знала: сколько ни хвали художника, не перехвалишь. Он даже не заметит преувеличения. Границы стыда в этом отношении у них не существует. — «В преемственности всех великих этого жанра — от Овидия через Шекспира, Маттиаса Клаудиуса и Боба Дилана до Фалько — Фред Фирнайс является абсолютной поп-звездой современной лирики».

Фред поморщился:

— Боб такой старый. А может, включить Брехта? А Фалько умер. Как насчет Мадонны?

Сюзанна расплылась в улыбке. Фред почувствовал, что покраснел, но он обыграл это:

— Ясное дело, такой фразы там на самом деле нет, я знаю, но вам следует подумать над тем, чтобы вставить ее в следующий тираж.

Фред встал. Теперь он хотел уйти. История с Марой, должно быть, исходила от Сюзанны. Ему казалось слишком жалким спрашивать о ней еще раз. Сюзанна взяла Фреда за руки и расцеловала в обе щеки.

— Такой экзальтированной я вас и не знал, — удивился Фред.

— Сегодня вы спасли мое издательство. Спасибо.

— Если бы вы объяснили мне, что это настолько важно, я бы вам еще что-нибудь написал. Почему же вы ничего мне не сказали?

— А вы разве что-нибудь воспринимаете, кроме себя?

— Разве я не слыву приметливым наблюдателем?

— Наблюдателем самого себя.

— Но ведь вы тоже думаете только о себе.

— Может быть, я думаю о своей выгоде. Но все равно воспринимаю и других тоже.

— Хотите устроить мне сцену?

— Я хочу вас лишь попросить: отнеситесь к Маре как к человеку. Она хорошая.