Кажется, только Грег понимал, каково ей. Грег, который с сентября по июль не вылезал из лыжной куртки, а первую свою зиму в Англии вообще носил под шапкой бутылку с горячей водой. Он-то знал, что это такое — гадать, будет ли тебе еще хоть когда-нибудь тепло. Рейчел поначалу смеялась над его вязаными гольфами и теплыми свитерами. В те далекие вечера, когда они всей компанией хохотали, сидя на полу в гостиной, а сама она, беременная, икала над кружкой имбирного эля, заставить Грега снять хоть что-то из одежды могла только серьезная доза алкоголя. Теперь, когда смеяться они перестали, Рейчел скучала по тому, прежнему Грегу. Последние месяцы они виделись редко, и, встречаясь с ней, он каждый раз сжимал ее бедра и невольно вздрагивал, приходя в ужас от того, насколько беспомощной она оказалась перед стихией.
Отныне Грег обходил их дом стороной. Встретив Хэла, он вовсе не подписывался стать отцом, а в итоге вот как все обернулось. Порой случившееся начинало казаться Рейчел частью хитроумной аферы, которую они втроем провернули, чтобы заставить Грега остаться, потому что так им было удобнее. Подобный взгляд на положение, в которое угодил Грег, тоже имел право на жизнь, а Рейчел старалась быть объективной, ведь ребенка-то больше всех хотела именно она. Но Грег так невозмутимо реагировал на все их разговоры о беременности, как будто познакомиться с англичанином, переехать в Англию, сменить работу и узнать, что станешь отчимом, с самого начала входило в его план. Тра-ля-ля, счастливая семейка. И план этот рухнул, только когда Рейчел поставили диагноз.
Рейчел не хватало Грега. По музеям и галереям ее водил Хэл, Артура из детского сада забирал тоже он. Она же завела альбом, чтобы Артур вклеивал туда свои рисунки и рассказывал ей, как у него прошел день. У нее хватало сил провести с сыном только час или два, и Хэл часто засиживался у них допоздна и забирал Артура на кухню, когда она засыпала. Просыпалась она от запаха выпечки: пирога с кардамоном, шоколадного кекса, орехового печенья или лимонных тартов с рикоттой; такая еда пробуждала у нее аппетит. Хэл с Артуром приносили ей в кровать тарелочки с десертами и пристраивали их среди книг и подушек.
— Пряники, — объявлял Артур, но выходило у него «бляники».
— Грег их называет коврижками, — пытался исправить ситуацию Хэл.
— Ковришки? — хмурился Артур. — Потому что похожи на маленькие коврики?
Рейчел откусывала кусок имбирного пряника.
— Верно, малыш.
У Грега была очень приставучая манера речи: певучие интонации, протяжные звуки, уютные словечки. Они с Артуром называли это «греговорчики». И теперь, когда Грега больше не было рядом, старались почаще говорить по-греговски, чтобы мальчик рос как будто в билингвальной семье. Он долго еще именовал ковришками все, что появлялось из духовки.
Рейчел сполоснула под краном последнюю вилку и попыталась вспомнить, почему сегодня хороший день. Элиза уйдет с работы пораньше, приведет Артура, и они будут пить чай и смотреть мультики. А потом ее сморит сон, и Элиза поцелует ее в висок. К тому же сегодня ей лучше — вот же она встала и моет посуду, а затем вытирает каждую ложечку кухонным полотенцем, пока металл не заскрипит. Никакой необходимости в этом не было, она делала это просто для удовольствия. Отчего-то ей казалось, что она продолжается во всем, к чему прикасается, во всем, чем дышит. В натертых стаканах и гладких фарфоровых тарелках отражались лучи неяркого солнца. Сверкающие частички жизни, замершие в пропущенном через фильтр свете. Вот перед ней ее рука. Еще один день. Еще день.
Что-то быстро промелькнуло в уголке глаза. Тик. Тик. Тик. Рейчел качнула головой, вспомнив, что не одна. И все равно сегодня хороший день. Все дни хорошие. И любой из них — праздник, так она теперь считала. У каждого жизненного этапа он свой, у нее же настало время прощальной вечеринки.
Интересно, расскажи она Грегу про праздник, стало бы ему легче ее навещать? Наверное, нет, он ведь и от смерти собственного отца постарался отстраниться. Насколько Рейчел было известно, никаких поминок в Иллинойсе не устраивали; родители Грега недолюбливали гостей. К тому же, наверное, проводить свои последние дни вот так было в какой-то степени кощунственно. С тех пор как врачи озвучили очередной прогноз, Рейчел старалась ничего по этой теме не читать. Да и не верилось как-то, что существуют книги, где умирающим советуют проводить каждый день так, будто у тебя целая вечность в запасе и ничего тебя не колышет.
Наверное, надо будет посмотреть литературу по этому вопросу, когда она в следующий раз окажется в библиотеке. Они с Хэлом договорились в ближайшее время сходить куда-нибудь вместе, а библиотека с недавних пор стала ее любимым местом. Не какая-то определенная: они обошли уже почти все городские в Восточном Лондоне, а с корочкой Элизы заглянули еще и в несколько университетских. Больше всего Рейчел нравились маленькие библиотеки в жилых кварталах, но их, к сожалению, осталось совсем немного. Новомодные книжные святилища поражали помпезностью; среди томов «Британики» прошлого века уютно расположились компьютерные терминалы. Зато сами книги тут как будто не жаловали, использовали для оформления интерьера, как в какой-нибудь кофейне.
Рейчел натянула рукава джемпера на запястья и оглядела свои ноги. Ступни от плиточного пола отделяла лишь тонкая ткань носка, и пальцы у нее онемели от холода. Она взяла стакан, пузырьки с лекарствами и пошла на второй этаж.
Поверх выросшей у кровати стопки книг лежал потертый томик в твердом переплете, между страниц были заложены две открытки. Одну Рейчел использовала как закладку, вторую же просто привыкла вкладывать за обложку книги, которую в данный момент читала. Взяв в руки томик, она вытащила первую карточку. Картинка на ней была в стиле Кейт Гринуэй: девочка Викторианской эпохи в длинном платье и ботиночках стояла возле массивной входной двери. Рисунок выцвел от времени, но красный капор девочки, из-под которого выбивались непокорные каштановые кудри, по-прежнему ярко выделялся на фоне строгого серого строения и палевого платья. На оборотной стороне красивым материнским почерком было выведено:
Открытку Рейчел нашла в коробке с вещами, когда ее родители в последний раз переезжали.
— Тебе тут что-нибудь нужно? — Свое отношение к содержимому их девонского дома мать выразила, презрительно фыркнув и вздернув подбородок. — Все безнадежно отсырело. Этот дом пытался всех нас убить.
Рейчел выбрала кресло-качалку и потертый саквояж, набитый письмами. На всех вещах — книгах, пластинках, коврах и занавесках — темнели пятна плесени. Отец разжег во дворе костер и норовил сжечь все, до чего сможет дотянуться. Вместе с соседом они стащили со второго этажа матрас и тоже швырнули его в кучу тлеющих тряпок и книг. А после стояли и смотрели, как он медленно превращается в груду металлических пружин.
— Твой отец пироманьяк, — заявила мать. — Весь в своего старика. Такой же контрол-фрик.
Рейчел наблюдала за мужчинами из окна гостиной, где мать руководила упаковкой вещей.