– Вот увидишь, таких, как я, тоже немного, дорогой. Всегда хотела сказать, не боясь ошибиться, – тебе нравятся девочки не из-за того, что они не сравнивают тебя с другими магнатами… а из-за того, что они никогда не сравнивают тебя с… секс-символом, каковым ты не являешься. Прощай, Паблито.
Я даже не удосужилась дождаться его реакции. Выходя из этого ужасного места, чувствую радость, которая ненадолго сменяет сдерживаемый гнев, смешивающийся с каким-то необъяснимым чувством свободы. Пройдя почти двести метров под первыми каплями дождя, я различаю Агилара и Пинина, как всегда встречающих меня с улыбкой. За моей спиной слышится характерный свист «хозяина». Представляю его жесты, как он приказным тоном инструктирует шестерых мужчин, ответственных за сложный процесс возвращения меня домой. На этот раз он не сопровождает меня, положив руку на плечо, не целует на прощание в лоб. До тех пор, пока не пришла домой, я не отпускаю «беретту», лежащую в кармане. Только положив ее на место, я понимаю: это единственное, что Пабло у меня не отнял.
Несколько дней спустя «Профессии людей», одна из самых нашумевших программ колумбийского телевидения, посвящает мне целый час, рассказывая о жизни телеведущей. Я прошу ювелира одолжить мне самые броские драгоценности, а в ходе интервью высказываюсь против экстрадиции. Как только выпуск заканчивается, звонит телефон, это Гонсало El Mexicano. Хочет поблагодарить меня от всей души от имени «Экстрадируемых», заявляя, что я самая храбрая женщина в его жизни. А на следующий день звонит Густаво Гавирия, восхваляя мою смелость, примерно в тех же эпитетах, что и предыдущий собеседник. Отвечаю: это меньшее, что я могла сделать из-за простой солидарности с Хорхе и Хильберто. Директор утверждает: программа вызвала крупнейший резонанс за весь год, но ни Пабло, ни семья Очоа, ни Родригес Орехуэла не говорят ни слова.
Хорхе Барон сообщает о решении не продлевать мой контракт на «Звездном шоу» на третий год. Он, как и остальные, объясняет, что публика смотрит его шоу ради певцов и не хочет видеть меня на экране. Средний рейтинг программы – 54 %, самый высокий за всю историю колумбийских СМИ, потому что в стране до сих пор нет кабельного телевидения. Передачу смотрят в разных странах, и хотя мне платят всего тысячу долларов в месяц, а эта сумма уходит только на гардероб, она приносит еще несколько тысяч при запуске рекламных роликов. Я предупреждаю Барона: он может забыть о международном рынке. Так и вышло, за несколько недель зарубежные каналы расторгают с ним контракт, но он компенсирует потери, присоединившись к бизнесу футбольных предпринимателей его родной Толимы, где крутятся миллионы долларов. Со временем им заинтересуется генеральный прокурор Колумбии. В 1990 году мне позвонят и попросят дать показания в деле против Хорхе Барона и его нелегального обогащения, но под присягой я смогу лишь сказать, что за всю жизнь мы разговаривали ровно десять минут. Потом у меня попытаются узнать о наших романтических отношениях с Пабло Эскобаром – я раз и навсегда заявляю, что нас связывали исключительно дружеские отношения и политика. Барон сообщил о расторжении моего контракта, его студия не в состоянии выплачивать мне тысячу долларов в месяц. Я прекрасно понимаю: этот ничтожный, бездарный директор не собирался пожертвовать североамериканскими зрителями ради ничтожной экономии – просто его новые партнеры потребовали мою голову на блюдечке.
Благодаря ужасным событиям 1984 года я в какой-то степени стану инициатором длинной и сложной череды исторических процессов, чьи главные герои под конец окажутся в могиле, в тюрьме или обанкротятся. А все по вине кармы и причинно-следственного закона, к которому я всегда прислушивалась с благоговейным трепетом. Возможно, с тем же восхищением или ужасом мой любимый суфийский поэт XIII века[164] превосходно описал всего в нескольких словах свое глобальное видение преступления и воздаяния, потрясая безупречным выражением абсолютного сострадания:
Под небом асьенды «Наполес»
Этот самолет вмещает в себя одиннадцать самолетов Пабло Эскобара. Человек, спускающийся по трапу в сопровождении экипажа и четырех молодых пар, похож на императора. Ему 65 лет, он вышагивает так, словно владеет всем миром, и несет на руках малыша.
Сейчас начало 1985 года. Из аэропорта Боготы мы с двумя дюжинами людей, приглашенными в Майами и Каракас, отправляемся на презентацию произведения «Любовь во время холеры» Габриэля Гарсии Маркеса, недавно удостоенного Нобелевской премии и премии «Мастер мировой литературы». Книгу издала венесуэльская группа «Блоке де Армас»[165]. Как гости ее колумбийского филиала мы беседуем с местными руководителями гиганта латиноамериканской прессы, которые поедут с нами, а также с теми, кто просто пришел поприветствовать шефа. Армандо де Армас издает большинство книг, опубликованных на испанском языке. Ему принадлежат десятки журналов, а также ежедневные газеты и радиостанции в Венесуэле. Этот малыш на руках – не внук, а последний из множества детей. Его мать, кажется, осталась в Каракасе.
Уже в самолете Де Армас узнает, что я – самая известная телеведущая Колумбии. Издание журнала «Cosmopolitan» со мной на обложке раскупили в первый же день. Незадолго до взлета Армандо отлучается поговорить по телефону. Вернувшись на место, он смотрит на меня, и я моментально понимаю, о чем именно его предупредил какой-нибудь прилежный служащий, оставшийся на земле. Очевидно, этот мужчина, на тридцать лет старше меня, ничего не боится. Ни одна женщина, особенно такая знаменитость, как я, полетев на пять дней в Майами и Каракас, с тремя чемоданами, в костюме за три тысячи, аксессуарами из крокодила за пять и драгоценностями за тридцать или сорок тысяч долларов, определенно, не осмелилась бы взять с собой наркотики, летя в самом большом самолете во всей Латинской Америке. С первым бокалом шампанского «Cristal Rosé» я прошу у Армандо выпустить со мной обложку журнала «Bazaar», единственную, которой не хватает в моей коллекции. Утверждая, что сплетни о такой красивой женщине его не волнуют, он отвечает: «Договорились!» В первые полчаса, на виду у десятка людей, которые ничего не заметили, установились правила странной и противоречивой дружбы, которая продлится годы.
Приехав в Майами, Де Армас и эффектная модель, летевшая с нами, садятся в сливовый «Rolls Royce», встречающий их у трапа самолета. Этой ночью Армандо сидит во главе невероятно длинного стола. От разговорчивых служащих я узнаю, что «Carolina Herrera» – «Каролина Эррера», марка в собственности «Блоке де Армас», которая носит имя его элегантной соотечественницы, приносит значительные убытки. С дизайнером я недавно познакомилась в Нью-Йорке, за ужином у графов Креспи, на котором была с Дэвидом. Она замужем за Рейнальдо Эррерой, его дружба с богатейшими и элегантными людьми оказалась бесценной для такого влиятельного и амбициозного человека, как Армандо. Чтобы доказать, что у меня нет порезов и увечий, Де Армас поручает знаменитому модному фотографу Иран Иссе-Кхан, кузине персидского шаха, поместить мою фотографию на обложку, на первый план. Хотя на это уходят часы, конечный результат ужасно разочаровывает. Элегантное, но такое серьезное лицо совсем не похоже на мое. Уже в Каракасе, после продолжительного разговора вдали от остальной группы, Де Армас заявляет, что влюбляется в меня и хочет вновь увидеться как можно скорее.
Армандо звонит мне не просто каждый день. Он звонит утром, днем и вечером. Будит в шесть утра, и я не жалуюсь – в три часа ночи интересуется, с кем я обедала, поскольку меня приглашают почти ежедневно; и где-то около семи или восьми вечера снова звонит пожелать спокойной ночи, так как привык вставать в три, когда молодежь, с ее неисчерпаемым источником энегрии, только ложится. Проблема в том, что именно это время выбрал для звонка один психопат-насильник, которому грозит экстрадиция, умоляя простить его, а заодно проверить, дома ли я, в объятиях Купидона. Я вешаю трубку, мимоходом произнося: «Раз не хочешь авиакомпанию, так пусть их у тебя будет две»[166]. А с такой разницей во времени и в возрасте мужчины, один в Каракасе, а другой в Медельине, в конце концов сведут меня с ума.
Сейчас я работаю в полуденном выпуске новостей, единственном в Колумбии, куда меня наняли в качестве ведущей. Ценой нечеловеческих усилий, с мизерным бюджетом, нам удалось поднять рейтинг с четырех до четырнадцати пунктов. Хотя опытному журналисту, владельцу и директору Артуро Абелье[167] все равно не хватает финансов, чтобы заплатить «Inravisión» (Национальному институту радио и телевидения Колумбии). Наш с Пабло роман, известный «профсоюзам», – секрет. О нем не знает ни общественность, ни дамы в Боготе или Европе, с которыми я обедаю в «Pajares Salinas» или «La Fragata». Мы оба при любых обстоятельствах категорически все отрицаем. За последние два года я просила коллег, которым доверяю, называть Эскобара не «наркоторговцем», а, например, «бывшим парламентарием». Почти все неохотно согласились, возможно, тайно надеясь, что однажды Пабло даст им больше, чем просто интервью.
Каждую неделю мне поют серенады музыканты-«марьячис». На следующий день, не представившись, звонит какой-то душегуб, уточняя, что все это – заслуга El Mexicano, мирового авторитета в области музыки «ранчера»[168]. Он (Пабло) предпочитает тяжелый рок, а в фольклоре особо не разбирается. Я кладу трубку. Следующая попытка – обращение к моему сочувствию к бедным и страждущим: «Обрати внимание, у меня теперь осталось только восемь самолетиков, остальные они забрали!» – восклицает он, посылая восемьдесят орхидей. Я молча вешаю трубку. Потом: «Смотри, у меня осталось только шесть самолетиков!» – и шестьдесят цветов другого цвета. Я в ярости бросаю трубку, задумавшись: из чего делают телефоны, чтобы купить акции компании-производителя.
На следующей неделе слышу: «Видишь, сейчас я совсем бедный паренек, осталось только четыре самолетика», – тогда Пабло посылает сорок орхидей «фаленопсис». Как будто я не знаю: самолеты, которые не в полицейском ангаре – в Панаме, Коста-Рике и Никарагуа. И вовсе не догадываюсь, что ему хватит денег приобрести еще пару взамен, купив мне подарок в виде рубинового или изумрудного гарнитура вместо патриотичной орхидеи «каттлея»[169]. Да пошел он со своими «Кукуррукуку, голубка» («Cucurrucucú, Paloma»), «Я уже три месяца тебя не видел» («Tres meses sin verte, mujer»), «Красавица Мария» («María bonita») и песенниками Хосе Альфредо Хименеса, Лолы Бельтран, Агустина Лары и Хорхе Негрете[170]. Я неустанно повторяю:
– Зачем такой женщине, как я, насильник с авиакомпанией, когда у моих ног честный человек с одним самолетом и сотней журналов? Он постоянно окружен приятными людьми, оказывает финансовую поддержку Рейнальдо и Каролине Эррера, звонит по три раза в день, утверждая, что без ума от меня.
– Представь, если ты станешь директором «Каролины»! – добавляет, смеясь, Дэвид из Лондона.
Армандо сообщил: один канал в Майами ищет ведущую для нового выпуска новостей. Меня приглашают на пробы. Приехав, я устраиваю безупречную презентацию. Через пару месяцев мне сообщат, возьмут меня или нет. Этой ночью я ужинаю с Кристиной Саралеги и ее мужем Маркосом Авилой. Она работает на Армандо, а он радуется успеху своей музыкальной группы, возглавляемой Глорией Эстефан[171], превратившейся в современную сенсацию благодаря песне «Ла Конга». Прошли месяцы телефонных ухаживаний, я наконец-то принимаю приглашение Армандо поехать в Мексику. На этот раз мы путешествуем вдвоем. В аэропорту от трапа самолета до таможни расстелена красная ковровая дорожка, как будто мы президент и первая леди Андского сообщества[172]. Поскольку очень богатые люди не проходят таможню, если только они не рок-звезды, чье вдохновение вызвано галлюцинациями, в окружении толпы подчиненных мы направляемся в его «мексиканскую империю». С нижнего балкона виднеется подобие супермаркета: тысячи книг и журналов расставлены на стеллажах высотой с башню. Я спрашиваю, что это, а Армандо отвечает: это книги, которые будут распроданы за эту неделю.
– За неделю?! – произношу я ошеломленно. – И сколько ты получаешь с продаж?
– Пятьдесят процентов. Автору достается где-то десять-пятнадцать…
– Вау! Тогда лучше быть тобой, чем Гарсией Маркесом или Хемингуэем!