– Оставьте меня, блядь, в покое! – рявкаю на мать и на приволоченную ею прислугу. Плесенью у меня тут, видите ли, что-то покрылось. – На хрен все из квартиры! Не доводите меня… Я сказал, на хрен!!!

Наконец, один.

И сознание снова трансформируется в мой личный кинотеатр. Собрав бешеные кассовые сборы на премьерах моих гребаных смертей, оно решает крутить эти ядовитые киноленты до скончания века. Я затираю их до дыр за час. На второй – они уже идут мерзкими гниющими пятнами. На третий – идет токсичная дорисовка. Но трансляция не прекращается.

Любовь – боль.

Самая неистовая. Самая свирепая. И самая, мать вашу, затяжная.

От нее не существует лекарств. От нее невозможно избавиться. От нее нереально отвлечься.

Ее не притупляют психоактивные вещества. Они ее только усиливают.

Время. Только на него надежда. Сколько его нужно?

Монотонно трещат часы на тумбочке. И так уже целую вечность! Но ничего так и не меняется.

Снова и снова по крупицам осознаю то, что сделала ОНА. И то, что сделал Я. Уже не понимаю, что хуже, но точно знаю: больше никогда не будет НАС.

Две недели прошло, а это все так же, мать вашу, больно!

Кровь – кислота. Пульс – выстрелы. Сердце – бомба.

Последняя детонирует каждые два часа. Именно столько длятся мои медикаментозные провалы в сон.

Я добираюсь до того этапа выживания, который требует отсечь всех. Мне больно видеть людей. Мне перед ними стыдно. И мне все еще пиздец как страшно.

Домашний арест – спасение.

Не ходить среди людей. Не прятать глаза. Не искать ее взглядом.

И все же… Соня вдруг сама мне пишет.

Сонечка Солнышко: Я успокоилась и поняла, что не могу так отпустить. Чтобы поставить точку, мне нужно с тобой проститься.

Проститься… Она желает разыграть последний мой страх. А я ведь запрещал ей все это время даже долбаное «пока» говорить.

«Не прощайся, ок? Мне не нравится прощаться… С тобой не нравится, понимаешь? Не хочу. Мы же увидимся завтра?»