Сейчас я испытывала стыд за собственную наивность. За необъяснимую уверенность в том, что деньги и власть не могут выжечь личность, за веру в какие-то светлые воспоминания из прошлого, больше не имеющие ничего общего с действительностью.

— Я всё равно узнаю, что случилось! — уверенно отвечаю я, стараясь не показывать лёгкий страх перед ним, яростно выдираю руку из длинных пальцев, сомкнувшихся выше локтя как капкан. А он начинает смеяться и тащит меня вслед за собой.

— Пойдём-ка, я тебе сейчас всё расскажу, — весело протягивает Кирилл, пока я упираюсь ногами во влажный асфальт и пытаюсь вырваться, судорожно оглядываясь по сторонам. Нас точно видят, но никто не вмешивается, из-за чего меня начинает слегка потряхивать от страха. Последнее, что можно сделать — закричать «помогите!», но прежде чем я успеваю набрать полные лёгкие воздуха, его ладонь грубо затыкает мне рот. — Не дёргайся. Ма-шень-ка, — растягивает моё имя предупреждающе, с такой откровенно сочащейся угрозой, что мне приходится подчиниться.

Моя покорность явно подкупает его. Даже оставшись жить буквально на улице и не имея ни копейки за душой, он любил держать всё под своим контролем. Просыпался утром и рассказывал нам, куда мы сегодня пойдём и чем будем заниматься, не задумываясь о том, чтобы спросить нашего мнения и не слушая возражений. Ксюше было плевать, она бы за ним, наверное, и на край света пошла, а я просто всюду покорно следовала за ними хмурой и угрюмой тучей.

Краем глаза я вижу злобную усмешку на его губах и почему-то уверена, что сейчас он думает о том же. Приятно знать, что ничего не изменилось. Приятно чувствовать свою власть над другим человеком, никогда не способным дать отпор. Тогда — в силу возраста. Сейчас — очевидной разницы в социальном статусе.

Кирилл останавливается и отпускает мою руку, раздаётся короткий звуковой сигнал у стоящей на обочине машины, в отполированном до блеска крыле которой отражаются тусклые маячки фонарей. Я молю Бога о помощи и что есть силы вонзаю зубы в его ладонь, одновременно с тем предпринимая внезапный рывок в сторону, чтобы убежать. Вряд ли он знаком с грязными закоулками у соседних от фешенебельного клуба домов, а я вот успела познакомиться с ними поближе за все предыдущие вечера ожидания. Немного обидно, что с такой надеждой я ждала именно его.

В книгах и фильмах подобный манёвр всегда заканчивается успешно, но мне сегодня не везёт и Кирилла я просто нереально злю своей выходкой. Не успеваю сделать даже шага в сторону, как оказываюсь перехвачена его рукой и чувствую, как пальцы сильно тыкают под рёбра, заставляя изогнуться от острой боли. В глазах темнеет и плывёт. Он лишь на мгновение убирает ладонь, позволяя сделать один рваный глоток воздуха, а потом прижимает ещё крепче к моему лицу. От резкого шлепка губ об собственные зубы во рту появляется привкус крови.

Пока он заталкивает меня в машину, я вспоминаю о том, как примерно за пару недель до его отъезда неудачно упала с велосипеда, разбив себе колено до огромной кровавой раны, оказавшейся щедро присыпанной землёй и ошмётками выгоревшей на солнце сухой травы. Он аккуратно вытаскивал каждую соринку, пока ребята ездили домой за аптечкой, а потом не выдержал и вырвал из рук Ксюши промоченную ватку, которой та усердно елозила по самому ободранному месту, стараясь обработать как следует. «Ты же делаешь ей больно!» — покачал головой Кирилл и ловко плеснул на ранку перекисью, сверху щедро налил зелёнки, расползшейся тонкими струйками до щиколотки. Так и правда было лучше. Некрасиво, но совсем не больно.

Наверное, ему часто приходилось обрабатывать раны. Говорили, было время, когда его мать постоянно падала — я не помнила этого в силу своего возраста. На моей памяти она уже еле поднималась с кровати и выходила из дома только чтобы добраться до больницы.

Кажется, за эту машину, кредитку и внешний лоск Кирилл расплатился всем человечным, что в нём когда-то было.

Он садится за руль, заводит мотор и раздаётся тихий щелчок заблокированных дверей. Почему-то пугает больше не сам факт того, что он собирается куда-то меня везти, а то, что делать это намерен изрядно пьяным. Страх сковывает спину ледяным панцирем и пытается вытеснить из головы все отчаянные, на грани неминуемого провала идеи о побеге.

Машина срывается с места почти бесшумно. Вопрос о том, куда мы едем, застревает комком посреди горла, смачиваемый кровью, сочащейся из разбитых губ так обильно, что приходится часто и судорожно её глотать. Я совершенно не представляю, что нужно говорить и стоит ли вообще открывать рот, пока Кирилл настолько взбешён. Хотя во мне до сих пор живёт странная уверенность: он ничего мне не сделает.

Только уверенность эта ложная, обманчивая, основанная скорее на образе того парня, которого больше не существует. И мне нужно какое-то время, чтобы смириться с этим.

В принципе, Ксюшу я потеряла тоже задолго до её смерти.

— Что тебе? — рычит он в телефон, выворачивая на какое-то шоссе так резко, что мне приходится в ужасе вцепиться в ручку двери и всё же пристегнуться, смирившись с тем, что машину я покину только с его согласия. Слышу высокие нотки женского голоса, доносящиеся из динамика. — Домой едь. Я занят.

Он не успевает убрать телефон в карман, как тот снова начинает брякать какую-то незамысловатую мелодию.

— Я сказал: едь домой! — почти орёт Кирилл и снова бросает трубку. Теперь он ещё злее, и я вжимаюсь в спинку сидения, стараясь даже не дышать. Знаю: в такой момент лучше притихнуть и переждать самый пик ярости, чтобы не навлечь весь гнев на себя.

Какая удача, что я уже научилась отбрасывать свой гонор, по тягуче-спиртовому запаху распознавая опасность. Какая жалость, что пьяные неадекватные мужчины становятся неотъемлемой составляющей моей жизни.

— Итак, Соколова. Зачем ты сюда приехала? — спрашивает он неожиданно спокойным тоном, пытаясь подкупить своей наигранной доброжелательностью. Это совсем глупо и неуместно теперь, поэтому я вся напрягаюсь и сжимаюсь, не зная как правильно реагировать.

— Я хочу узнать, что случилось с Ксюшей, — эхом повторяю фразу, последние две недели беспрестанно звучащую в голове. Как проклятие. Как наказание за все обиды на сестру, что копила в себе годами и ни разу не осмелилась озвучить.