Свадебный пир гремел дудками и бубнами скоморохов, бражка и мед текли рекой. Гости пьяными голосами выкрикивали здравицы. И все вроде как положено, как принято, только вот молодой муж тоже налегал на чарку, а ведь Настасья помнила — жених с невестой на свадебном пиру в рот и маковой росинки брать не должны, голодными сидеть, а уж потом, наедине, отведать яств. Но Всеволоду было плевать на обычай предков, новобрачным себя он не чувствовал и махал холопам подливать хмельную брагу.

Настасья с усиливающейся тревогой смотрела как князя все больше и больше развозило, движения становились рваными, неуклюжими. Хотелось сказать: «Может пирожком закусишь, княже», но слова как-то не шли, молодуха боялась грозного окрика — какое тебе дело.

Вместо Настасьи это сделал Ермила, как бы невзначай бочком подойдя к Всеволоду, он зашипел в самое ухо светлейшего:

— Княже, закусывай, до брачной ночки не дотянешь.

— Ничего, найдет с кем утешиться, у них в роду то запросто, как водицы испить, верно, Настасья? — поворотил к жене пьяный взгляд Всеволод, и насмешка в очах, такая острая, жалящая.

А дальше, как во сне, Настасья и сама не поняла, как все произошло: она, вскочив на ноги, резким движением вырвала чарку из рук князя и выплеснула прямо на русые кудри мужа остатки браги.

Дудки и бубны разом смолкли, гости затихли, кто со страхом, кто с ядовитой усмешкой глядя на князя с княгиней. Всеволод широко растопыренной ладонью отер остатки влаги с лица, в серых очах таилось что-то недоброе. «Сейчас он мне двинет так, что я без зубов останусь», — сковал Настасью удушливый страх.

— Спать иди, — хрипло произнес Всеволод, отворачиваясь.

Настасья, подобрав тяжелый навершник, затравленной ланью вылетела из гридницы. В полумраке натыкаясь на бревенчатые стены, она бежала, не разбирая дороги, и уже и сама не понимала, куда ведут ее темные переходы. Из-за угла ей навстречу неожиданно вынырнул Борята, Настасья попятилась, не обрадовавшись, а испугавшись, увидеть здесь знакомого парня.

— Аспид он, придушил бы, коли б дотянулся, — с яростью прорычал Борята, сжимая кулаки и раздувая ноздри.

— Не смей моего мужа при мне срамить, — отпрянула Настасья, тревожно оглядываясь, ей совсем не хотелось, чтобы после мерзкого намека Всеволода, ее застали с холостым воем.

— Он себя уж сам осрамил, куда мне успеть. Не понял видно, какое счастье ему в руки свалилось, — уже мягче произнес Борята, небрежно опираясь рукой о балку перекрытия. — Я б тебя на руках носил.

Парень стоял такой юный, дерзкий, смотрел с такой нежностью и потаенной страстью, что Настасье стало еще хуже, слишком разительное отличие от ее матерого пьяного муженька.

— Доброй ночи, — она быстро поднырнула под рукой Боряты и побежала дальше уже вверх по скрипучей лестнице, шагов сзади не последовало, Настасья облегченно выдохнула.

Только сейчас она поняла, что оказалась напротив горницы княжича Ивана. Злая на весь мир, Настасья рывком дернула дверь, врываясь в детские покои. Румяная нянька пыталась накормить малыша, почти силком запихивая ему в рот ложку с кашей, ребенок куксился, но сил упираться не было. Услышав хлопнувшую дверь, нянька так и застыла с ложкой в руке, удивленно хлопая выцветшими ресницами.

— Я теперь княгиня, князь разрешил сына забрать, — соврала Настасья, почти отталкивая няньку и выхватывая Ивашку из-под тяжелого ватного одеяла.

— Не отдам, пока сам князь мне того не скажет, — попыталась отобрать ребенка нянька, но Настасья была так зла от нанесенных ей обид, так возбуждена всем, что сейчас произошло, что волчицей рыкнув на няньку, со всей дури оттолкнула дородное тело и вышла победительницей с драгоценной ношей на руках.

Ивашка затих, прижимаясь к мачехе, и Настасья услышала учащенный стук его маленького сердечка.

— Нам, Иван, вместе надобно держаться. Мы им себя согнуть не дадим, — поцеловала она ребенка в щеку, — а кашу тебе сейчас Ненила сварит, у нее добрая кашка получается, за уши не оттянешь.

Ивашка агукнул.