— Все равно врешь, — упрямо бросила Прасковья, но оттопыренные ушки слегка покраснели.

— Садись — садись, пироги с брусникой, медовые, сладенькие, — бесцеремонно потянула девочку к столу Ненила. — корочка румяная. Про княжну и пирожок басню-то[1] слыхала?

— Нет, — честно призналась Прасковья, давая усадить себя на лавку. — А что княжна?

— Ну, как же, жила-была девица-раскрасавица, не девка черная, а княжья дочка. Захотелось ей раз пирожка отведать, да не простого, а заморского, с чудо-ягодой, кто того пирога отведает, тот сможет на человека глянуть и сказать хороший он али дурной. Молочка подлить, чего в сухомятку-то давиться?

— Угу. А зачем ей то надобно было? — жадно начала есть Прасковья.

«О-о, за свадебным пиром, про княжну-то и забыли, девчонка голодная», — отметила про себя Настасья.

— Были вкруг нее слуги злые, завистливые, — махнула неопределенно рукой Ненила, — на хороших людей говорили — дурные, а на дурных — хорошие, и так княжну запутали, что решила она пирожок ведовской раздобыть. А в одной стороне жил княжич пригожий… — Ненила все плела и плела словесный узор, Прасковья слушала, наминая пироги и бросая украдкой изучающие взгляды на Настасью. Та сидела молча и делала вид, что тоже внимательно слушает. Напряжение начинало спадать.

Прасковья зевнула.

— Может с Ивашей рядком ляжем, басню дослушаем? — осторожно предложила Настасья.

Девочка замерла в раздумье.

— Матушка мне колыбельную пела и по голове гладила, — с надрывом проговорила она.

— Так и я могу, — улыбнулась Настасья.

— Не хочу тебя, не хочу! — неожиданно закричала Прасковья и, вскочив из-за стола, стрелой скрылась в черноте дверного проема.

— Догнать ее надо, — спохватилась Настасья, коря себя, что слишком поторопилась.

— Не надо, не все сразу, — положила ей руку на плечо нянька. — Охо-хо-хо-хо, бедное ты мое дитятко, тяжелая ноша на тебя легла.