— А то! — Вова расплылся в улыбке, подняв стоявшую на холодильнике бутылочку из-под кефира, наполненную серебряными монетами, среди которых поблескивали и золотые кружочки. — Не зря со стипендии треть сюда кидали. Мы по десятке, а кое-кто по четвертному — богач ты у нас единственный! И стипендия у тебя повышенная, отличник наш, да за «Георгия» тебе выплачивают щедро.

— А чего ты банку обратно ставишь?

— Так пусть стоит, где стояла. Кто ее красть будет…

От таких безмятежных слов Петра пробил холодный пот. Но, взглянув в ясные глаза Вовы, он понял, что о воровстве здесь речи быть не может — не только в комнате, но и во всем общежитии.

— Ты как, нормально себя чувствуешь, Федорович? — вставший рядом Андрей вопросительно взглянул прямо в глаза и тихо добавил: — Тогда мы в Казанский собор сходим, Рождество ведь. А ты в казачью Спасскую церковь иди, там тебя все ждут давно, волнуются, сам войсковой атаман уже звонил, спрашивал, как твое здоровье.

— Конечно, идем, братцы! — Петр пожал плечами, подошел к окну и стал застегивать воротник, проталкивая пуговицы в узкие петли. На освещенной площадке перед гимназией стоял священник в рясе, к нему подошла женщина. Их фигуры показались Петру смутно знакомыми.

«Что делать? Вот сакраментальный русский вопрос! Ведь я ни хрена не знаю о здешних реалиях, а ведь нужно учиться! Что делать?» — задав себе вопрос, Петр увидел, как священник с женщиной подошли ближе. При ярком свете фонаря он узнал их, не сдержав вскрик. А те помахали ему в ответ и исчезли, словно растворились.

— Что делать? — Петр снова задал себе вопрос и задорно тряхнул головою, на него отвечая: — Будем жить!