Магнус-то запретил… А вот русские воеводы – нет. Да и с чего б им запрещать-то? Грабеж на войне – обычное дело, многие с того и жили, затем воевать и шли. Грабили и грабили – все так в то время делали, даже понятия такого – «мирное население» – не существовало, армии кормились с той земли, по которой шли, там, где воевали.
Вот и под Вейзенштейном… Тут Леониду с обоими воеводами пришлось столкнуться, и столкнуться всерьез – едва ль не до драки. А началось все с того, что отряд ивангородцев обнаружил на лесной полянке дуб с прибитым к нему мертвым ребенком лет пяти, голеньким и, словно еж иголками, утыканным стрелами. На столь же страшненькую находку наткнулись и наровчане, и ижорцы… да многие. Обо всем, естественно, доложили королю.
– Опричники так играются, – покусав ус, спокойно пояснил Труайя. – Забава такая – на меткость из луков бьют.
– Да, но ведь – в детей!
Фехтовальщик презрительно хмыкнул и махнул рукой:
– Так то не дети, а немцы – так кромешники мыслят. К тому же еретики лютеровы – во много крат зверей лесных хуже. Чего ж по ним не пострелять?
– Дети – еретики… – задумчиво прошептал Арцыбашев. – О времена, о нравы! Анри! Альфонс! Всем передать – ежели кто такое безобразие вдруг увидит, всех «забавников» стрелять тут же бессудно.
Адъютант покачал головой:
– Как же стрелять-то, ваше величество? Ведь союзники же, самим царем присланы.
– Садисты и прочие извращенцы есть не союзники, а преступники, – гордо дернул шеей король. – А с царем сам потом говорить будут. Так что – под мою ответственность…
– Но… стрелять…
– Ладно, не стрелять. Коль будет возможность – так задержать, расследовать – и судить. Да, да, судить. Как за воинские преступления – вот так-то.
Первые такие «игрунчики» попались уже дня через три. Как ни странно, оказались они вовсе не опричниками, а обычными парнями из небогатых московских дворян, воинскими людьми боярина Ивана Петровича Хирона-Яковлева. Трое еще весьма молодых – лет по двадцати – людей, на вид вполне симпатичных, этакие добрые молодцы – кровь с молоком, веселые. Вся троица искренне недоумевала, за что это их король Арцымагнус Крестьянович вдруг захотел наказать, что они такого сделали-то? Подумаешь, поигрались немножко… Дети? Какие дети? Эти-то нехристи? Да и вообще, негоже врагов в живых оставлять, сколько бы там им лет ни было.
– Долболобы, – выслушав, выругался Леонид. – Молодежь безбашенная, мать вашу так! Лютеране они или католики, а все равно в Христа-Бога веруют. Вы вот представьте только – и ваших детей так-то…
Один из парней вдруг потупился:
– Братца мово младшенького вот тоже так… татарове!
– Вот! А вы что же, такие же? – не на шутку взбеленился Магнус. – Мирных жителей обижать, тем более детенышей беззащитных – разве то для воина дело?! А вот я в Москву отпишу… отцам-матерям, девушкам, невестам вашим. Каково им узнать будет, что сыночек их… или жених, суженый – младенцев беззащитных постреливал, словно какой-нибудь печенег-нехристь?!
Вот тут парней проняло. Потупились, поникли головами, опустив очи долу. Один даже в носу принялся ковырять – от стыда, видно. А что? Может, и так – от стыда. Просто, видно, никто раньше не объяснял, что есть удаль молодецкая, а что – омерзительная всякому разумному человеку гнусность.
Переглянулись воины, рухнули разом на колени.
– Ты, государь Арцымагнус Крестьянович, на Москву-то ничего такого не пиши. Не будем мы больше этак, в том слово тебе даем, Христом-Богом и Богоматерью Святой Владимирской клянемся.