— Это уж мне судить, — сказала Блу.

Рэм Мант развернулся и ушел. Я смотрела ему вслед и знала, что больше он меня не побеспокоит. Я почти жалела, что не вогнала нож в эту пульсирующую вену, когда у меня была такая возможность. Я поняла, что легко смогла бы снова убить. Первое убийство — это как потеря невинности: оно проходит тяжело, с болью и смятением. Но когда дело сделано, дороги назад нет. Вряд ли что-то может помешать тебе переспать с мужчиной снова. Или убить его.

Наступило лето, и клиентов было хоть отбавляй. Стоять на улице, когда ноги у тебя сухие и не мерзнут, а лицо и руки овевает теплый ночной ветерок, порою было очень даже приятно. Мне нравилось разговаривать с другими девушками. Мы часто стояли рядом, высматривая экипажи, иногда мы хрустели арахисом, смеясь и сплетничая. Это отдаленно напоминало мне старую дружбу с Минни и Джейн и те вечера, когда мы с мамой судачили в нашем дворе с соседками. Я вдруг осознала, как одиноко мне жилось последние несколько лет и как строго меня контролировал Рэм Мант. Теперь я наслаждалась своей независимостью, хотя редко отказывала клиентам. Конечно, я могла это сделать, если клиент вел себя слишком грубо или вызывал у меня подозрения. Мне нравилось сознавать, что половина заработанного останется у меня. Я вспоминала свои глупые девчоночьи мечты, которыми мы с Минни и Джейн делились, направляясь вместе домой из переплетной мастерской, и покупала себе бусы, вышитые бисером сумочки и шляпки с перьями. Я часто заходила в харчевню, чтобы купить себе горячий пирог, иногда по два раза за ночь, и начала собирать маленькие, уже не новые, но красивые книги в кожаных переплетах.

Я чувствовала себя совсем взрослой и порою, любуясь яркой побрякушкой у себя на запястье, испытывала чувство, похожее на счастье. Что стало теперь с Минни и Джейн? Они, скорее всего, по-прежнему работают в переплетной мастерской и отдают свой заработок отцам или, может быть, уже мужьям. Они давно оставили детские мечты об украшениях, выставленных в витринах магазинов, ведь денег им хватает только на хлеб и на то, чтобы заплатить за крышу над головой.

Я честно вела себя с Блу, была благодарна ей за опеку и знала, что нравлюсь ей. Однажды, когда я в очередной раз вручала ей половину заработка, Блу подмигнула мне.

— Ты хорошо работаешь, девочка моя, — сказала она. — Думаю, ты еще долго сможешь не беспокоиться о будущем, если только останешься чистой. Такая девушка, как ты, сможет зарабатывать здесь на жизнь еще много лет.

Я кивнула, хотя, конечно, не собиралась всю свою жизнь работать на улице. Несмотря на то что у меня была свобода, которая Минни и Джейн даже и не снилась, мне не нравилась цена, которую за нее приходилось платить. Я знала, что когда-нибудь покину Парадайз-стрит, покину Ливерпуль и даже Англию. Я начала подумывать о поездке в Америку, о которой когда-то мечтала моя мама. Раз уж ей не удалось избавиться от своей тяжелой жизни, то я была просто обязана это сделать.

О корабле, идущем в Америку, я узнала в грозовую мартовскую ночь. Это случилось возле конторы представителя судоходной компании, на Гори Пьяцца[3], где когда-то размещались конторы работорговцев. Теперь здесь находились представители различных судоходных компаний и несколько таверн. Этой ночью мои дела шли неважно, я едва заработала достаточную сумму, чтобы оправдать время, проведенное под проливным дождем. Я не очень любила работать возле реки и предпочитала стоять поближе к Парадайз-стрит, где свет газовых фонарей гарантировал хоть какую-то безопасность, но время от времени шла на риск.

Наконец удача улыбнулась мне: я быстро нашла двух клиентов, одного за другим, — этого было достаточно, я могла заканчивать свой «рабочий день». Возвращаясь на Джек-стрит, я остановилась возле конторы представителя судоходной компании, чтобы оторвать кусок бумаги и подложить его себе в натирающий щиколотку ботинок. Выпрямившись и посмотрев на свое отражение в темном окне конторы, я заметила новое объявление с заголовком, напечатанным большими черными буквами:

Объединенная линия перевозок

из Ливерпуля в Нью-Йорк

Фицхью и Калеб Гримшоу

Ниже, буквами поменьше, описывались детали: «Корабль “Рассекающая волны” отправляется пятого апреля. На борту имеются 150—200 мест для пассажиров третьего класса, а также каюты первого и второго классов. Не бойтесь промокнуть, во время путешествия мы гарантируем вам сухость и комфорт».

Цена за каюту первого класса составляла двадцать пять фунтов. «Целых двадцать пять фунтов!» — подумала я. Я не могла себе представить, что кто-то сможет собрать такую сумму. Место третьего класса стоило пять фунтов шесть шиллингов.

Даже пять фунтов были суммой, которую я ни разу не держала в руках. Я пожала плечами и зашагала дальше.

Но прошло несколько недель, и я все чаще вспоминала об объявлении. Я думала о том, что оно предлагало, — о поездке в Америку. И однажды темной ночью, когда мне уже почти исполнилось пятнадцать, а губа, которую ущипнул клиент, отказавшийся платить, болела, я снова задумалась об этом путешествии, представляя себе корабль с высокими мачтами и широкими парусами, наполненными морским ветром.

Я думала о жизни — другой жизни — на новом месте, где никто меня не знает и где я снова смогу все начать заново. Это был мой единственный шанс избежать участи остальных девушек, работающих со мной: Ягненка избили так, что она ослепла и окончила свои дни в работном доме, а Худышка Мо умерла в прошлом месяце от чахотки, заработанной за годы, проведенные на мокрых холодных улицах.

Я начала копить деньги, продала все дешевые побрякушки и лишние шляпки и перестала покупать книги, даже несмотря на то, что больше всего любила гладить их мягкие переплеты, чувствуя под пальцами тисненые буквы. Я стала меньше есть и редко посещала с другими девушками питейные заведения. Я ждала. И знала, что, когда придет время отправляться в путешествие, мне будет дан знак. Я понятия не имела, каким он будет, но была уверена, что безошибочно узнаю его.

Через несколько месяцев после того, как было принято решение уехать в Америку, я встретила Китаянку Салли.

— Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! — воскликнула Блу, когда одним летним вечером к нам на улице подошла молодая изящная женщина. Она была одета в слишком роскошное для улицы изысканное, отделанное кружевами платье и несла большой и, видимо, тяжелый, обитый парчой саквояж. Чтобы не запачкаться, поверх туфель она надела высокие паттены[4]. Из-под модной шляпки кое-где выглядывали иссиня-черные волосы. У девушки была прекрасная бледная и чистая кожа, а цвет миндалевидных глаз казался таким изменчивым, что я так и не смогла определить, были ли они карими или зелеными.