— Мне тоже следовало бы тебя проучить. Это платье стоило много денег, — продолжал Рэм. — Тебе придется зашить его и отстирать от крови.

Он повысил голос, но в нем слышалась растерянность, которая была не свойственна Рэму. Мне показалось, что он заставлял себя говорить сердито.

— Если ты еще несколько дней не появишься в переплетной мастерской, они никогда больше не примут тебя обратно на работу. И некоторое время я не получу от тебя ни гроша, поскольку ты не сможешь обслуживать клиентов. Если бы ты не была в таком состоянии — что, черт возьми, случилось с твоими волосами? — я вздул бы тебя так, что ты на всю жизнь запомнила бы. Бесполезная дрянь! — прорычал он.

Затем Рэм умолк, и я почувствовала, что он укрыл меня одеялом.

— Тебе лучше некоторое время полежать спокойно, — сказал он.

Его жесткая ладонь легла мне на затылок, приподнимая голову, а губ коснулся ободок чашки. Я открыла рот, и в него полилась прохладная вода.

Я жадно глотала воду, не издавая при этом ни звука. Будь я плаксой, я наверняка разрыдалась бы в тот момент.

В конце концов нагноение и воспаление вокруг неаккуратного шва на груди прошли и горячечный бред закончился. Я знала, что пролежала в постели неделю или даже две. Я помнила только боль, жажду, Рэма, который кормил меня с ложки водянистым варевом и помогал взобраться на горшок, и черные провалы между этими воспоминаниями.

Но тем утром, спустя неизвестно сколько времени после событий, казавшихся мне страшным сном, я наконец села на тюфяке и огляделась по сторонам. Я была дома одна, у меня кружилась голова, но я была полна решимости, как никогда. Мой ум работал ясно, быстро и сосредоточенно. Скоро мне исполнится четырнадцать, и я знала, что пора сделать выбор. У меня были две возможности: уйти или остаться.

Если я останусь, то снова вернусь к скучной утомительной работе в переплетной мастерской — если они согласятся снова меня принять — или на какой-нибудь другой фабрике или заводе и буду получать скудные гроши, которые все равно заберет Рэм Мант. И мне снова придется торговать своим телом, не получая за свои усилия ничего, кроме выплеснутого в меня или на меня семени.

Если я уйду, то неизвестно, какое будущее меня ждет, но оно по крайней мере будет полностью зависеть от меня.

Выбор был прост и очевиден.

Я подошла к шкатулке и достала оттуда зеркальце. Посмотрев в него, я увидела, что мое лицо сильно похудело, а глаза стали совсем другими: ярче и темнее. Они казались больше и горели каким-то незнакомым огнем. Волосы были совсем короткими, но отсутствие локонов и по-новому резко очерченные скулы изменили мое лицо — теперь это было лицо молодой женщины, а не ребенка.

Я размотала полосу муслина, сменившего грязную фланель. Шрам на груди был темным. Я его потрогала. Кожа приподнялась и зажила, оставив уродливый сборчатый рубец. Он затвердел, и вместе с ним затвердело что-то у меня внутри, стало жестким и непоколебимым.

Я постирала платье и зашила его. Затем обыскала комнату и нашла монеты, спрятанные Рэмом, — это были мои деньги, ведь это я их заработала. Единственное, о чем я сожалела, — это о том, что Рэм, судя по всему, пропил большую их часть и найденная сумма была жалким вознаграждением за годы работы на ногах и на спине.

Я съела обнаруженный на столе ломоть хлеба, прикрывая рот рукой, пока глотала, и надеясь, что мне удастся удержать внутри первую твердую пищу за столь долгое время, затем выпила воды и ушла. Я уходила из жалкой комнаты на Бэк-Фиби-Анн-стрит, с жалкого двора со сливной ямой посредине, в которую стекал поток нечистот. Кварталы покосившихся, жмущихся друг к другу домов, населенных человеческими отбросами, оставались позади.

На мне были зашитое зеленое платье, чистая шаль и соломенная шляпка, под мышкой я держала мамину шкатулку с зеркальцем, книгой, кулоном и ножиком с костяной ручкой. Деньги я завязала в носовой платок и пришила к нижней сорочке.

— Это моя территория! — заявила высокая крепко сбитая женщина, рассматривая золотистую челку, выбившуюся из-под моей шляпки, когда несколько часов спустя я встала на Парадайз-стрит, б"ольшую часть которой занимали ночлежки и съемные комнаты для моряков.

— Насколько я знаю, улица никому не принадлежит, — ответила я, копируя ее интонации.

— Ты давно этим занимаешься?