Вернувшейся с базара кухарке Ванда, конечно, рассказала, кто убил ее отца, и через два дня Авдошко был задержан и предан военному суду52.
Дело было сенсационное, тем более что защиту Авдошко взял на себя известный и очень даровитый адвокат Тарховской53, защищавший впоследствии военного министра Сухомлинова. В конце своей обвинительной речи, указывая на него, я сказал: «Мой талантливый противник сейчас будет стараться облегчить участь подсудимого. Убитых им Россицких никто из гроба не поднимет, и я один здесь говорю от их имени. На мне одном лежит обязанность защищать перед Вами, господа судьи, их священное право на осуждение убийцы. Они умерли с выражением невыразимого ужаса на лицах, застывший отблеск которого сохранился на показанных Вам фотографических снимках их трупов. Когда Вы удалитесь в совещательную комнату, взгляните там еще раз на эти фотографии и помните, что это дело рук подсудимого. Вот за это-то деяние именем закона и правосудия я привлекаю его теперь к расплате перед Вашим справедливым судом».
После минутного молчания вся публика поднялась, и в зале раздался гром аплодисментов. Я невольно взглянул на Авдошко. Он вскочил с своей скамьи и закрыл лицо руками. А рукоплескания в зале продолжались, и совершенно растерявшийся председатель прекратил их только после громкого замечания адвоката Тарховского, что здесь суд, а не театр. Все происшедшее было так неожиданно, что вся кровь бросилась мне в голову, и мне мучительно стыдно стало за тот пафос речи, который вызвал эту жестокую овацию. Опять внесены были в дело те личные чувства, которые так осуждал мой бывший кавказский начальник.
На другой день я просил командующего войсками генерала фон Ренненкампфа заменить Авдошко смертную казнь каторжными работами. Мне казалось, что, несмотря на всю жестокость преступления, он все же имел некоторое право на снисходительность. Это право я видел в той доле человечности, которая не позволила ему убить девочку Ванду. Авдошко понимал, конечно, что, сохраняя ей жизнь, он оставляет свидетельницу, которая неминуемо его погубит, и все-таки он ребенка пожалел. Ренненкампф остался неумолим, и Авдошко был повешен.
Случай с аплодисментами попал, конечно в печать, и кто-то из оппозиционных ораторов Государственной Думы54, говоря о смертных казнях, иллюстрировал их развращающее влияние той овацией, которою приветствовалась моя обвинительная речь в Виленском суде. Заявление это сыграло для меня роль рекламы. Меллеровский инцидент был забыт, и в начале 1908-го года меня перевели в Петербург55.
III. В Петербург
По своим политическим убеждениям я всегда был поклонником разумного и честного либерализма в духе английского тори56 и в своем представлении делил людей на сторонников порядка и сторонников беспорядка. К первым я поносил всех, обладавших здравым смыслом, отличавших осуществимое от неосуществимого и умевших понимать, что в политической жизни приходится заключать браки не только по любви, но иногда и по расчету. Людьми беспорядка были как те, которые отказывались считаться с неизбежностью жизненных явлений, так и тех, которые насыщались и жили отвлеченными теориями, органически не переносили никакой определенной системы и в душе ненавидели всякую власть до полицейского городового включительно. К этой группе людей принадлежала и вся наша средне-интеллигентская буржуазия. Ее аморфная масса склонялась к умеренному беспорядку, который в конце концов должен был привести и действительно привел к торжеству беспорядка полного.
Людей порядка было мало. Людей беспорядка много, и так как мне приходилось обвинять только левых представителей последнего, а их правые противники неизменно требовали «нажима на закон», обвинений «с запросом», то очень скоро и в Петербурге создалось то «сочувствие адвокатуре», на которое жаловался Кошелев и которое здесь через полгода привело к новой перемене в моем служебном положении.
Решающее значение в этом отношении имели два политических процесса: дело Трауберга и дело баронессы Спенглер.
Латышский полуинтеллигент Альберт Трауберг (по кличке «Карл»)57 стоял во главе северного летучего отряда партии социалистов-революционеров и в 1906–1907 годах организовал в Петербурге целый ряд политических убийств высших должностных лиц. Фактически исполнители этих террористических актов судились в отдельности, но разыскать и арестовать самого «Карла» и разгромить его организацию удалось лишь после предательства одного из членов ее — Масокина58. В летучем боевом отряде Масокин был на роли исполнителя, и потому все участвовавшие в процессе «Карла» лица недоумевали, каким образом он мог дать полиции такие указания, которыми не только детально освещались все уже совершенные убийства, но и раскрывались планы, тех террористических актов, которые только еще задумывались и могли быть потому известными лишь единичным лицам.
Следственным властям и прокуратуре политическая полиция представляла предательство Масокина как единственный источник, из которого она почерпнула все данные для обвинения, и только в 1917 году, работая в Чрезвычайной следственной комиссии, я узнал, что все сообщенные Масокином сведения были вложены ему в уста департаментом полиции, обещавшим ему за это предательство не только денежное вознаграждение, но и полное помилование.
Действительным предателем «Карла» и его летучего отряда был член Центрального Комитета партии социалистов-революционеров и руководитель ее боевой организации инженер Евно Азеф. В его ведении находилась все действовавшие в России террористические отряды, он давал им задания, разрабатывал планы отдельных убийств и сам назначал лиц, которыми эти убийства должны были выполняться. В то же самое время Азеф состоял на службе у департамента полиции59 и сообщал начальнику петербургского охранного отделения60, генералу Герасимову61, время и место им же задуманных и разработанных покушений. Чтобы скрыть от партии свою провокаторскую деятельность, Азеф допускал приведение ею в исполнение некоторых из организованных им террористических актов. В таких случаях он обычно уезжал за границу, оправдываясь перед департаментом полиции, что акт совершен в его отсутствие и без его ведома.
Успешное осуществление убийств министра Плеве62 и Великого Князя Сергея63 исключало, конечно, для революционной организации всякою возможность подозревать их творца и руководителя Азефа в предательстве, а он в это время задумывал и разрабатывал новые планы покушений: на Государя, на Великого Князя Николая Николаевича64 и других высших должностных лиц, и предавая полиции исполнителей этих планов, подвергал сотни безоглядно доверявшим ему людей тягчайшим уголовным наказаниям до эшафота включительно.
Евно Азеф65 происходил из бедной еврейской семьи и свои услуги в качестве осведомителя предложил полиции, будучи еще юношей-студентом. Провокаторская деятельность его продолжалась более 15-и лет, и потому все высшие руководители политического розыска его хорошо знали, но в расцвете своей деятельности он сносился только с начальником петербургского охранного отделения, генералом Герасимовым, который в свою очередь регулярно докладывал о всем ему сообщенном премьер-министру Столыпину66 и вместе с ним контролировал его сведения и намечал направление, в котором они должны были быть использованы. При этом, зная что Азеф состоит в боевой революционной организации, Столыпин производил по его данным аресты и ликвидации с таким расчетом, чтобы они не вызвали подозрений против Азефа и не пошатнули его положения в партии.
Первое покушение на Государя азефовская боевая организация приурочила к его поездке в Ревель в 1907 году на свидание с английским королем67. Азеф выдал тогда политической полиции план покушения, но, боясь за себя, поставил условием, что бы никаких арестов произведено не было. Генерал Герасимов согласился, и покушение предотвратили неожиданной переменой царского маршрута. Провал этого покушения, объясненный случайностью, вскоре был компенсирован Азефом, блестяще организовавшим вывоз из Туркестана экспроприированных там его партией 300 000 рублей. Это была огромная заслуга, позволявшая оживить и расширить партийную боевую деятельность, требовавшую очень больших затрат.
Азеф, который сообщил генералу Герасимову об этой операции, хвастливо утверждал, что большая часть этих денег будет передана ему, Азефу. Рассказывая впоследствии об этом эпизоде, Герасимов заметил: «Ведь я же знал, что значительная часть этих денег все равно останется у нас в хозяйстве, — поступит в распоряжение нашего человека». При таком отношении Герасимова полный успех в сложном и опасном деле вывоза похищенных денег является, конечно, понятным.
Сделав крупный подарок революционерам, Азеф счел себя обязанным оказать не менее ценную услугу и департаменту полиции, и 20-го февраля 1908 года выслал девять человек, вооруженных бомбами и револьверами, для убийства Великого Князя Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова. Всех девятерых арестовали и семерых из них впоследствии повесили (событие это послужило темой для знаменитого рассказа Л. Андреева «Семь повешенных»)68.
Этот провал и в особенности непонятный обстоятельства ликвидации отряда «Карла» создали в партии убеждение, что в Центральном Комитете ее не все благополучно.
Больше чем за два года до этой последней неудачи из разных мест стали распространяться сведения о связи Азефа с департаментом полиции. Источником этих слухов партия считала полицию, происки которой, по ее мнению, были направлены к тому, чтобы скомпрометировать самого талантливого из партийных организаторов. Сам Азеф, конечно, негодовал, а близорукие жертвы его предательства искренно сочувствовали этому негодованию, утешали его и выражали неизменную готовность оказывать всяческую поддержку.
Азефу пришлось вести себя с большой осторожностью. Будучи сам главой боевой организации, он существенные сведения о ней департаменту полиции давать перестал, а что бы укрепить веру в свою непогрешимость, стал с беспощадной жестокостью устранять своих конкурентов по предательству.