После десяти лет пребывания на посту президента де Голль выполнил доступные ему исторические задачи, и ему оставалось управлять повседневными событиями. Но не такие обыденные дела были причиной его легендарного путешествия. Наблюдатели начали замечать, что в нем поселилась скука, почти меланхолия. В 1968 году тогдашний канцлер Германии Курт Георг Кизингер рассказал мне об одном разговоре, в котором де Голль намекнул на отставку: "Веками мы и немцы путешествовали по миру, обычно соперничая, в поисках спрятанного сокровища только для того, чтобы обнаружить, что никакого сокровища нет, и нам осталась только дружба". Начались спекуляции по поводу очередного ухода из общественной жизни и возможной преемственности.
Но история не позволила одиссее де Голля просто остановиться. В мае 1968 года студенческий бунт, переросший во всеобщий протест - одно из проявлений общеевропейского движения - охватил большую часть Парижа. Студенты заняли Сорбонну, где украсили окна и колонны маоистскими плакатами. Они возвели баррикады в Латинском квартале и вступили в уличные бои с полицией. Повсюду граффити провозглашали анархические чувства протестующих: «Запрещено запрещать». Воодушевленные студентами и чувствуя бездействие правительства, профсоюзы начали общенациональную забастовку.
Конец президентства де Голля казался неизбежным. Франсуа Миттеран и Пьер Мендес Франс - два олицетворения предыдущих режимов - начали предварительные переговоры о преемственности, причем первый был намечен на пост президента, а второй - на пост премьер-министра. Премьер-министр Жорж Помпиду начал переговоры с протестующими, хотя с какой целью - организовать переходный период или заменить де Голля - так и не было ясно. В Вашингтоне государственный секретарь Дин Раск сообщил президенту Джонсону, что дни де Голля сочтены.
Но де Голль не задумывал государство как центральный элемент возрождения Франции, чтобы позволить распустить его власть в маневрах в стиле Третьей республики. 29 мая, в среду, он внезапно покинул Париж вместе с женой и вылетел в Баден-Баден, чтобы встретиться с генералом Жаком Массу, командующим французским гарнизоном в Западной Германии времен холодной войны.
Массу был командиром французских десантников в Алжире и имел все основания чувствовать себя преданным де Голлем. Более того, де Голль фактически отстранил его от командования за публичное заявление о том, что он не будет автоматически выполнять приказы главы государства. Но в Алжире он также познакомился с национальным мифом, которым де Голль наполнил свои действия и который оказался достаточно сильным, чтобы вернуть верность Массу. Когда де Голль намекнул на отставку, Массу ответил, что его долг - не покидать арену и одержать победу. Президент не имел права бежать, когда фронт сражения находился внутри Франции. Время для отставки может прийти, но не сейчас; долг требовал, чтобы он продолжал борьбу - предприятие, в котором он имел полную поддержку Массу.
С этим заверением в руках де Голль прилетел в Париж и восстановил государственную власть - в основном без применения силы. Как и во время своего прихода к руководству Францией десятилетием ранее, он решил бросить вызов политической структуре путем обращения к французской общественности - на этот раз путем призыва к новым национальным выборам, а не путем принятия чрезвычайных полномочий - и несмотря на то, что поддержка Массу обеспечила ему последнее обращение к армии (к которой ему так и не пришлось прибегнуть).
На следующий день де Голль выступил перед массовой демонстрацией на площади Согласия, в которой приняли участие не менее 400 000 человек, собравшихся для поддержания общественного порядка. Лидеры Свободной Франции, Третьей и Четвертой республик и Сопротивления сплотились вокруг де Голля и, как следствие, конституционного порядка Пятой республики. Париж не видел такого выражения единства со времен марша в августе 1944 года, который де Голль провел по Елисейским полям на следующий день после освобождения города.
Помпиду, прочитав сигналы на следующий день после митинга, сразу же предложил свою отставку. Затем, через день, он попытался отозвать его - только для того, чтобы помощник де Голля сообщил ему, что Морис Куве де Мюрвиль был назначен на его место часом ранее. На последующих выборах сторонники де Голля получили подавляющее большинство - первое абсолютное большинство для одной политической группировки за всю историю Французской Республики.
Единственной проблемой, оставшейся для де Голля, было управление его уходом. Утверждать, что должность стала слишком обременительной, было несовместимо с позой, которая вознесла его из низкого чина бригадного генерала в царство мифов. Но отставка после политического поражения также была несовместима с этим мифом.
Де Голль выбрал в качестве средства передвижения технический вопрос. Национальный референдум был назначен по поводу двух мер по реформированию провинций, которые некоторое время задерживались в законодательном календаре. Хотя ни одна из них не имела конституционного значения, де Голль объявил о предпочтениях в формулировке каждой меры, которые было трудно согласовать с другой. Референдум был назначен на 27 апреля 1969 года, воскресенье. Перед отъездом в свой обычный уик-энд в Коломбей-ле-Де-Эглиз де Голль приказал упаковать свои вещи и бумаги.
Де Голль объявил из Коломбея, что уходит с поста президента на следующий день после проигрыша на референдуме, не предложив никаких объяснений. Он больше не возвращался в Елисейский дворец и не делал никаких публичных заявлений. Когда позже де Голля спросили, почему он выбрал именно эти вопросы в качестве повода для ухода с поста президента, он ответил: "Из-за их тривиальности".
Моя последняя встреча с де Голлем произошла четырьмя неделями ранее в связи с похоронами президента Эйзенхауэра в марте 1969 года. Де Голль объявил о своем намерении присутствовать, и Никсон попросил меня встретить его в аэропорту от имени президента. Он прибыл около восьми часов вечера, то есть в два часа ночи по парижскому времени. Он выглядел очень уставшим. Я сообщил ему о некоторых технических мерах, которые Никсон принял для облегчения его поездки, особенно в части организации связи для него. Я говорил по-английски, и он ответил на английском, который он использовал только в редких случаях: "Пожалуйста, поблагодарите президента за то, как он приветствовал меня, и за все любезности, которые он оказал". Дальнейшего разговора не было.
На следующий день де Голль провел час с Никсоном, а затем посетил прием в Белом доме для иностранных лидеров и вашингтонских высокопоставленных лиц, присутствовавших на похоронах. Присутствовали около шестидесяти глав государств и премьер-министров, а также члены Конгресса и другие американские лидеры. Среди вашингтонского контингента было довольно много либералов, которые в принципе не испытывали особого энтузиазма по отношению к де Голлю.
Когда прием уже шел полным ходом, прибыл де Голль в форме французского бригадного генерала. Его присутствие изменило характер мероприятия. Сцена разрозненных групп, занятых случайным общением, собралась в круг вокруг де Голля, что заставило меня заметить помощнику, что я надеюсь, что де Голль не отойдет к окну, чтобы не опрокинуть всю комнату. Казалось, он вежливо, но с минимальной заинтересованностью отвечал на комментарии и вопросы; он приехал выразить уважение Франции Эйзенхауэру, а не для того, чтобы поболтать. Спустя не более пятнадцати минут он подошел к Никсону, чтобы выразить свое сочувствие, и покинул приемную, чтобы отправиться в аэропорт.
Через месяц он вышел на пенсию.
Характер государственного мышления де Голля
Сегодня американцы часто вспоминают де Голля - если вообще вспоминают - как карикатуру: эгоистичный французский лидер с манией величия, вечно обиженный на реальные и воображаемые обиды. Как правило, он был занозой в боку своих коллег. Черчилль периодически гневался на него. Рузвельт строил планы по его маргинализации. В 1960-е годы администрации Кеннеди и Джонсона постоянно враждовали с ним, считая его политику хронической оппозицией американским целям.
Критика была небезосновательной. Де Голль мог быть надменным, холодным, резким и мелочным. Как лидер он излучал мистику, а не тепло. Как человек, он вызывал восхищение, даже благоговение, но редко привязанность.
Однако в своей государственной деятельности де Голль остается исключительным. Ни один лидер двадцатого столетия не демонстрировал большего дара интуиции. По каждому главному стратегическому вопросу, стоявшему перед Францией и Европой на протяжении не менее трех десятилетий, вопреки подавляющему консенсусу, де Голль рассудил правильно. Его необыкновенная прозорливость сочеталась с мужеством действовать в соответствии со своей интуицией, даже когда последствия казались политическим самоубийством. Его карьера подтвердила римскую максиму о том, что фортуна благоволит храбрым.