– Разумеется, Альберт Ильич, – дублирую его тон и дружески похлопываю по спине. Уверен, он убьет меня за такое панибратство. Но это будет позже. Наедине. А пока что мы команда.

– Какие СМИ? – Аделина хватается за сердце, которого у нее нет. Фантомные боли. – Почему «бывшее»? – опирается спиной о стену.

Хмыкнув, молча продолжаю путь. Без стука распахиваю дверь в кабинет Валевского. Павлин носится по помещению, как ужаленный. Теребит телефон, растирает багровую морду платком.

Обернувшись на звук, застывает и врастает в пол.

– Л-лев Р-р-м-ма-н-н-вич, – блеет растерянно. – Альб-б-б… – заикается, не в силах вымолвить полностью, и оседает на диван.

В мелких свиных глазах-пуговицах мелькает надежда. Та же, которая была у Сокульской. Но я убиваю ее без намека на жалость. Срубаю грубо и под корень.

– Да, давайте знакомиться заново, – киваю на Алика. – Альберт Туманов, родной брат Алены Тумановой, вашего дизайнера.

Рожа павлина мгновенно синеет, а глаза вылезают из орбит. Сам Валевский превращается в статую. Не моргает, не двигается и, кажется, даже не дышит. Пялится на нас с неподдельным страхом.

Но мне ни капли его не жалко. Как вспомню заплаканное личико Аленки, прибить скотину хочется. И я в какой-то момент сжимаю кулаки, делаю шаг к нему, но Алик хватает меня за предплечье, предупреждая кровавую бойню.

– Лев Царев, – поддерживает мою игру, вежливо представляя меня. – Ее будущий муж.

На этой фразе мы с Валевским одновременно погружаемся в шок. Урод – потому что осознает, наконец, чью малышку тронул. А я… не верю, что Альберт принял меня в семью. Я ведь правильно трактую его фразу? От волнения мозг отключается. Но я запускаю резервный генератор, потому что еще не разобрался с обидчиком Рапунцель.

Валевский неожиданно прижимает руку к груди, увешанной безвкусными аксессуарами, и растекается по креслу, имитируя обморок.

– Как баба, ей-богу, – выплевываю с ненавистью.

Подлетев к столу, вижу там остывший недопитый кофе. Выплескиваю в морду павлину. Он дергается, но продолжает делать вид, будто ему плохо.

– Лев, постой, – обеспокоенно зовет меня Алик.

Но зверюга вырвался из клетки. И обратно не загнать.

Не верю. Не дам поблажки. Не пожалею.

Нахожу одинокий тюбик лиловой краски. Из той серии, которыми в меня Рапунцель швырялась. Сначала чувствую прилив ностальгии, потом вспоминаю ее ночной рассказ о том, как она вчера вывалила всю коробку на начальство. И вспыхиваю от злости.

Сжимаю в руке последнюю оставшуюся в живых баночку, пальцем сбиваю крышку – и тонкой струйкой лью краску на лоб имитатору, выводя круги и зигзаги. Он терпит до последнего. Пока вязкая жидкость не касается носа и рта.

Валевский подскакивает на месте, трет лицо двумя руками, с ужасом смотрит на измазанные ладони. Озирается в поисках растворителя, но я жестом останавливаю его. Пусть краска подсохнет.