В школе я украл красивую толстую ручку у Антохи.

В ней сразу десять разноцветных стержней, можно переключать, её искали всем классом на перемене, и только я жевал бутерброд. От такой кражи дух захватывало, тело ныло от нового ощущения, похожего на то, что я открыл на физкультуре: лезешь под потолок и, крепко обнимая ногами бугристый канат, млеешь, когда в тазу рождается болезненно-сладкое чувство. Кража ручки была такой же, только никто не косился: чего он там застрял на канате?.. Я пожал плечами на вопрос Антохи, тот сам порылся в моём рюкзаке, осмотрел парту, глянул на мои карманы: такая ручка бы здорово оттопыривалась. Я ему не нравился, этому плохишу, который будет «держать» класс до выпуска, а потом, наверно, купит пистолет и станет крутым, но ему было не по себе, ведь я постоянно жру, и предъявить было нечего, не мог же он заглянуть ко мне в живот.

Возвращаясь домой, я украл у дворовых котов голод, чтобы коты пухли, и к вечеру они вправду отожрались. Варвара запихала в меня тройную порцию макарон по-флотски, приговаривая, что корм идёт не в коня.

Я не был голоден.

Просто я был выкормышем Сорок Сорок.

В следующий раз я своровал пятёрки по математике и, конечно, сглупил: надо было красть четвертные, а не просто за домашку. У Сорок Сорок было правило: КРАДИ ОДНУ ВЕЩЬ ОДИН РАЗ, не повторяйся, в этом вся соль, и я это ощутил так же верно, как свои кости. Повторюсь — поймают.

Иногда Танька помогала бабушке, которая работала в ларьке на перекрёстке Большого проспекта и Ленина. Там надо было продавать газеты, леденцы, пустяки. Детский труд запрещён, я-то знаю, но иногда бабушка отлучалась домой, а Танька, сидя в будке, её заменяла, никто не видел снаружи в окошко, что она в инвалидном кресле, руки были длинные, по лицу лет шестнадцать, и дотянуться она могла до любого товара, и сдачу вернуть.

Я украл у неё жвачку из распахнутой коробульки, зелёную, со вкусом яблока и наклейкой-тачкой.

Потом она получит выговор от бабушки, расплачется, даже пожалуется мне.

Всё будет чики-пуки, заверю я Таньку.

Жвачка была сладкая только в одно мгновение: она, как и всё краденое, сразу очутилась в моём животе, я же никогда особо не прожёвывал, сразу сделалось приятно, но кто-то провёл когтем по хребту, и я задумался: кто меня может судить и могу ли я сам себя судить. В Библии сказано: не укради. А я крал. Сорок Сорок крали. Сорок Сорок были до Библии — так говорил Ёся, слушая Пугачёву по радиоприёмнику. Мы были всегда — так говорили Иришка, Янка, Агнесса, сцеживая из цистерны топливо, чтоб залить в генератор и врубить автомат для жарки попкорна.

Мне было хорошо, и это всё, что я умел.

На этом мои терзания закончились.

Второе правило я придумал сам в шестом классе: КРАДИ КАЙФОВОЕ. Безделушки вроде денег, ювелирки, мобильников меня не интересовали. Нет, я поступал иначе. Например, к Таньке стал наведываться Фёдор, он был из моей школы, они познакомились на отчётном концерте, где — ненавижу эти мероприятия! — каждому школьнику отводилась своя роль. Кто-то пел, кто-то бренчал на гитаре, кто-то танцевал или актёрствовал, самые тупые микрофоны выносили, а я там себе места не находил, и даже классуха меня никуда не приспособила; я только думал, что вся эта тусовка не срастётся в одного целого прекрасного зверя по имени СОШ № 51, который мог бы одним прыжком на мягких лапах перевалить с Петроградки в Кронштадт. А Фёдор на концерте был звездой, светлая голова, осанка как у царевича, и вещал стихи он медленно, с расстановкой, а не чирикал-бормотал, как я на уроках.

Танька мне часто про него говорила, когда мы давили ледяную корку луж, я — пяткой, она — палкой, и всегда я злился пуще прежнего. Она уже не хотела ползать наперегонки по снегу. Она говорила, что я как дитя малое, она и вправду повзрослела, интересовалась, чёрт возьми, этим Фёдором.

Я решил открыться Таньке, только чтоб сбить эту болтовню.

Я рассказал про Сорок Сорок: как они становились одной огромной птицей, неуловимые, великие и немного бестолковые воры, никому не нужные, ничего не хотящие, кроме еды и уединения.