Я что, был гребаной девчонкой?

Это было смешно.

День шел своим чередом, а предвкушение вечерней игры росло. Открытие домашней игры всегда было важным событием, шансом задать тон сезону. Я сосредоточился на стратегиях и играх, на физической и психологической подготовке, необходимой для игры. На льду я и мои товарищи по команде были единым целым, братством, связанным общей целью. Когда приближалось время игры, энергия и волнение были ощутимы. Мы надели экипировку, каждый из нас мысленно готовился к предстоящему испытанию. В раздевалке царила атмосфера сосредоточенности и решимости, перемежаемая обычными предматчевыми ритуалами и шуточками.

Миннесота Гарден Вулвз были достойны. Они были известны своим агрессивным стилем игры и стратегическим мастерством на льду, но на этом все. Мастерства им явно не хватало, и это легко было использовать. Их футболки, темно-синие с жирными белыми надписями, были привычным зрелищем на льду, и я был удивлен, увидев, что примерно четверть трибун заполнена их зрителями.

Выйдя на лед, я почувствовал знакомый прилив адреналина. Рев толпы, холод катка, блики света — все это слилось воедино в момент чистого восторга. Хоккей был не просто игрой, он был частью моей сущности, способом направить энергию и эмоции на что-то конструктивное и захватывающее.

Когда шайба опустилась и игра началась, все мысли, которые не были направлены на игру, улетучились. Это было место, где я принадлежал себе, где все имело смысл. На время игры все сложности моей личной жизни перестали существовать. Были только я, лед, моя команда и игра.

Пока я не увидел ее.

Там, во время игры, среди спешки и сосредоточенности, мой взгляд случайно переместился на трибуны.

И там была она.

Она сидела рядом с Донованом, одетая в свитер Крествуд, а его рука небрежно обвивала ее плечи. Это зрелище задело нервы, зажгло чувство, которое я пытался подавить. Я хотел, чтобы она была в моей майке, с моим номером на спине, болела за меня. Это была собственническая, первобытная мысль, за которую я не хотел извиняться.

Словно почувствовав мой взгляд, Донован повернулся и встретился со мной глазами. На его губах играла ухмылка — молчаливый вызов, демонстрация обладания. Он притянул Сиенну к себе для поцелуя, нарочито демонстративного, чтобы я видел.

Это была провокация.

И она чертовски удалась.

Гнев захлестнул меня, огненной волной, которая грозила поглотить все мое внимание. Я был в ярости не только на Донована за его дразнящую выходку, но и на себя за то, что позволил ему так сильно на меня повлиять. Теперь игра была моим полем боя, поскольку я не мог пойти за братом.

По крайней мере, пока не мог.

Я заставлял себя отвернуться, переключиться на игру, но образ оставался, постоянно напоминая о том, что я пытался оттолкнуть. Каждый шаг по льду, каждая игра теперь подпитывались гневом и решимостью.

Я направил свои эмоции в игру, используя их для того, чтобы быть сильнее и быстрее. Но как бы я ни старался сосредоточиться на игре, часть моего сознания все еще оставалась на трибунах, с Сиенной.

Осознание того, что я не могу избавиться от этих чувств даже здесь, было горькой пилюлей, которую пришлось проглотить.

По мере того как игра продолжалась, я играл с ожесточением, которое было вызвано как желанием выплеснуть свое разочарование, так и победить.

Игра была напряженной, энергия на льду — электрической. Мой мозг постоянно анализировал и разрабатывал стратегию игры еще до того, как она возникла. Дэмиен слева и Эрен справа были синхронизированы со мной, каждый из нас играл в соответствии со своими сильными сторонами. Кент и Генри держали оборону, твердую и непреклонную, а Лиам охранял сетку с острыми глазами и быстрыми рефлексами. Наша команда двигалась как хорошо смазанная машина, каждый игрок был важным винтиком в стремлении к победе.