Ильма смотрит то на холмик, то на Офоня, спрашивает что-то, да Офонь по-фински не понимает. Улыбается Ильме: мол, всё правильно, спасибо. А сам потом вечером прибежал туда ещё раз, угольком х на ф исправил. Потом, когда победим, надо хороший памятник поставить и написать ещё: "Коммунист".
Неделя прошла, нет вестей. Страшно Офоню и ночью, и днём: а что если не добрались гонцы, если Красная Армия так и не знает, сколько здесь немцев и что они пушки поставили! Начнётся советское наступление -- а тут засада... Втайне ждёт Офонь, что Кауко вот-вот прикажет снаряжать новых гонцов и что выберут его, Офоня: он ведь после деда лучший в деревне охотник. Но Кауко молчит, о новых гонцах не заговаривает. Снова у Офоня двоится душа: умом понимает, что командир прав, а сердце хочет дела, чтобы бежать, стрелять, выслеживать, только не сидеть без толку!
Утром ушёл за льдом на озеро чудинский мальчишка, прибегает, блесят глазами: лес движется! Кругом болота что-то ползёт по лесу, ничего не слышно, только чутьё охотника знает -- там кто-то есть! Командир Кауко поднимает всех: кто умеет стрелять -- тем оружие в руки, кто не умеет -- тем патроны: подавайте! Погасили огни, закрыли входы в пещеру, залегли неподвижно дозорные по берегам. Замерло всё.
Офонь тоже лежит в снегу, в руках сжимает ружьё. Вот и дождался настоящего дела... Теперь он и сам видит: между берёзами вдалеке что-то тревожит снег, словно скользят под деревьями серые тени. Смотрит Офонь, не отрываясь, на одну такую тень: вот приподнялась из снега, передвинулась к поваленной берёзе, замерла, снова ползёт, тащит за собой что-то... И вдруг вскакивает Офонь, кричит, ружьё над головой поднял, размахивает им, прыгает, осыпая снег с веток:
- Ура! Наши пришли!! Наши!..
Потому что у тени показалась голова, на голове той -- шапка, а на шапке -- красная звезда! Ползёт по березняку боец в маскхалате, наш, советский боец.
Вышли к убежищу советские лыжники, с пулемётами, с противотанковыми ружьями, целых две роты. В низине у болота стали лагерем, а в убежище понесли раненых. Оказывется, по дороге пришлось им вступить в бой: встретилась колонна немецких машин с грузами. Разбили немецкую охрану, грузы вместе с машинами отправили "в резерв". Что такое этот резерв, Офонь не понял, командирам лучше знать.
Радуется Офонь, сам не свой от восторга: вот теперь начнётся настоящее дело, теперь выгоднят немцев из деревни, потому из родного посёлка, а потом и из всего края, и из всей страны! И он, Офонь, теперь будет настоящий партизан -- ну не отправят же его, в самом деле, в тыл, здесь и тыла-то поблизости нет...
- Офонь! -- кричит ему Тармо. -- Афанасий! Подойди -- ты командиру нужен.
Командир в звании майора, зовут его Панюшин.
- Ты Афанасий Щеглов? -- спрашивает он Офоня.
- Я. А дед мой -- Афанасий Парамонов, а где он? Он с вами пришёл?
Молчит майор, смотрит на Офоня чёрными глазами, в глазах что-то печальное застряло навсегда. Потом говорит всё-таки:
- Погиб твой дед Афанасий Парамонов, как настоящий солдат. Убили его на дороге. Он наших докторов прикрывал, без него потеряли бы мы и фельдшера, и сани с походным лазаретом. Прости меня, Афанасий, не уберёг я его...
Молчит теперь и Офонь, словно оглох. Кивает головой, а сам не понимает, что делает. Ильма подбежала, увела его вниз, под землю, чаю принесла полную кружку, с мёдом. А Офонь так ничего сказать и не может, никак не поймёт, на каком он свете, а может, он тоже умер уже?..
Вечером уже, когда все, кроме часовых, спать улеглись, Тармо видит, что Офонь не спит. Говорит ему чудин еле слышно, чтобы не потревожить никого:
- Прости и меня, если можешь, это я виноват. Я его увёл...
- Дурак ты, Тармо, -- вздыхает Офонь. -- Как же ты виноват, если война? Он солдат, ты солдат... и я тоже солдат. Что же нам делать, если на войне убивают?..
- Пойдёшь со мной в дозор? -- спрашивает чудин. А сам как бы случайно в сторону смотрит, слёз мальчишки вроде не замечает.
- Кто ж меня пустит...