Инякин решил за него и ныне.
— Кончай базар! — жестко приказал он, кулаки Силантия как бы сами собой упали со стола на колени.
Но тут произошла у Инякина осечка. Из полутемного угла подвала раздался возглас:
— Вы бригадиру рук не выкручивайте!
Силантий предостерегающе встряхнул головой, но… было уже поздно.
— Вы что полагаете, раз каменщик, значит, глухая деревня? — неслось из угла. — Волосатик, как вы однажды выразились?
Инякин всмотрелся. В углу подвала сидел мужчина лет тридцати в полурасстегнутом ватнике, темном от машинного масла. Где-то он его видел? Инякин хотел было бросить мужчине, чтоб не лез в воду, не ведая броду, но тот, взглянув на Силантия с укором, двинулся к выходу. У дверей оглянулся, произнес с гневом:
— Силантий Нефедович за войну всю Европу прошел, домов отстроил целый город. А вы помыкаете им, будто он у вас в батраках. Его же рабочим ватником оконный проем заткнули и разгулялись, как тать в нощи.
Тихон Инякин оглянулся на Силантия, спрашивая его раздраженным взглядом: «Зачем пригласил чужака?» Силантий объяснил торопливо, виновато:
— Ты, когда своим двором жил, лошадь нежил-холил? А флотский у нас за пять лошадей тащит! Крановщик на новом пятитонном. Нынче он две смены отработал, измаялся.
Тихон не терпел возражений. Да еще при всех.
Вечером, когда Силантий заглянул в контору, Чумаков, упрекнул бригадира за то, что на «обмывы» пригласил «немого». В свои дела чужих ни-ни…
«Немым» окрестила Некрасова Тонька — такелажница. В первый же день работы с ним… Она разыгрывала новичка, крича снизу пронзительным гортанным голосом, чтоб тот подал крюк портального крана чуть вперед, затем чуть назад, снова вперед.
Это называлось в бригаде Силантия «обкатать» крановщика. Новенького «обкатывали», по обыкновению, до тех пор, пока он не выскакивал из кабины и не матерился под гогот каменщиков.
— Не-эрвный! — почти в восторге восклицал тогда Гуща, хлопая себя по коленям и всем своим видом утверждая превосходство каменных дел мастера над каким-то крановщиком. Хоть тот и вознесся надо всеми, а не должен забывать, что его место на стройке «подай-прими». «Подай-прими» — и только…
— Молодой, а не-эрвный.
Самые терпеливые новички выдерживали «обкатку» минут по десять. Зато уж потом отводили душу.
А этого, в черной ушанке, мытарили с четверть часа, не меньше. Тонька голос сорвала, крича свое «куды-куды!!..» Наконец он показался на верхней площадке, пытаясь разглядеть, куда подать крюк. Не увидя из-за стены бадьи, которую он хотел подцепить, крановщик на одних руках (флотский, видать!) спустился по железной лестнице вниз, осмотрелся и… молча поднялся наверх.
— Немой! — ахнула Тоня.
В последующие дни она почти утвердилась в своем наблюдении. Обычно кто ни увидит ее, издали рукой махнет, крикнет весело: «Привет!» или: «ЗдорОво! А этот в ушанке, пройдет мимо — не уловишь, не то он сказал «здравствуйте!», не то лишь губами пошлепал. А на заигрывание — ни-ни. Немой!