– Фрэнсис, будьте любезны, объявите на этаже локдаун.

– Да, сэр.

– И, пожалуйста, постарайтесь дозвониться до Фроста.

– Сейчас.

Экран мигнул. Свет выключился. Все это из-за локдауна. Беспокоиться нечего. Йитс ждал. Его дыхание было ровным. Он не испытывал никаких эмоций. Текли минуты. Свет включился.

Он нажал на кнопку интеркома.

– Фрэнсис, почему локдаун сняли?

– Не знаю. Выясняю.

Какой-то шум на заднем фоне. Довольно громкий, он даже услышал эхо от него.

– Кто это еще?

– Это… чем могу вам помочь?

Заговорил женский голос. Неразборчиво, Йитс не смог идентифицировать его. На том конце линии отключились. Он медленно положил трубку.

Отчасти он был доволен. Он и раньше знал, что Вульф от природы находчива и умеет атаковать. Он, в некотором смысле, был бы сильно разочарован, если бы она попала в лапы Фроста и солдат. Он тогда лишился бы шанса проверить себя. Конечно, оставалась вероятность, что она сейчас войдет сюда и уничтожит его. И вот это вызывало тревогу.

Однако все это чувства. И он не нуждается в них. Он либо одержит победу, либо нет.

Йитс сделал несколько глубоких вздохов и принялся молиться. «Господи, да пребудь со мной, да направь мою руку. Помоги мне преодолеть немощь плоти и стать Твоей праведной силой». По его телу разлилось тепло. Отношения с Богом были его величайшим богатством. Они позволили ему стать тем, кто он есть. Многие из его подававших надежды коллег поддались искушению. Они справлялись со своими физиологическими потребностями, ели, дышали и трахались с осторожностью и в полном соответствии с протоколом, постоянно держали себя под контролем, но свои социальные потребности – эти основные человеческие желания любить, быть любимым, найти свое место в обществе – они просто подавляли, потому что не существует безопасного способа удовлетворить их. Ведь они называются потребностями не просто так. Человек – это животное, которое алчет близости на биологическом уровне, без устали, настойчиво. Йитс видел, как множество успешных карьер рушились только из-за уступки этой потребности: у мужчин, которые шептали признания шлюхам, у женщин, которые задерживали взгляд на детях. На таких маленьких изменах раскрывались души. Он сам раскрыл множество из них.

Он тоже боролся в юности. Сейчас эта борьба выглядела забавной. Инфантильной. Но он хорошо помнил свое одиночество. Как реагировало его тело, когда ему улыбалась какая-то женщина. Приступ желания толкал его к тому, чтобы соединиться с ней, причем не только в физиологическом смысле, довериться ей и добиться от нее понимания. Желание было настолько сильным, что буквально захлестывало его. И тогда он открыл для себя Бога.

В первое время это страшно тревожило его. Надо же, поэт стал религиозным! Он сам себя шокировал. Однако вера в Бога была для него неоспорима и упрочивалась с каждой неделей. И он уже не считал себя одиноким. Он видел божественное во всем, от осеннего листопада до удачной остановки лифта. Иногда, когда серость каждодневных дел начинала давить слишком сильно, он ощущал присутствие Бога, даже видел фигуру в кабинете. Бог был с ним. Бог любил его. Это было нелепо, но это было так.

Естественно, в этом была повинна опухоль. Олигодендрглиома, новообразование в той части головного мозга, которая отвечает за познавательные процессы. Те чувства, которые она порождала, можно было бы вызвать электрической стимуляцией. Опухоль не смертельная, но ее следовало бы удалить, сказал его хирург, когда Йитс смотрел на черно-белые снимки, потому что она продолжит расти. Со временем его будет все меньше, а опухоли – все больше.

Йитс вышел из клиники в замечательном расположении духа. Он не собирался удалять опухоль. Она была идеальным решением для его дилеммы: как утолить потребность его тела в близости. Конечно, он обманывал себя. Не было никакого высшего присутствия, наполнявшего его любовью. Было только ощущение, что это есть. Но и это было замечательно. Просто идеально. Он никогда не доверился бы Богу, существующему за пределами его головы.

* * *

Открылась дверь, и вошла женщина. Она была одета в длинный, до пола, белый халат. Подол был забрызган чем-то черным: это могла быть грязь, это мог быть Фрост. На руках у нее были белые перчатки. На шее – ожерелье, нечто, что вращалось и на что было больно смотреть. Йитс закрыл глаза, слегка нажал рукой на диафрагму, чтобы голос прозвучал правильно, и произнес как можно более властно: