— Ногти еще на ногах которую неделю не подстригаю, вышло так, понимаешь? К чему ты клонишь?

— Я про то, что у тебя в голове. Там — не все в порядке.

— Ты даешь. Ну, Пит, нашел самое время для психоанализа. Господи Иисусе! Да знаю я, что все у вас в Калифорнии на фрейдизме помешаны. — Харри выгреб из санок последнюю пригоршню снега. — Понимаю, ты веришь, что я хотел бы трахнуть родную матушку...

— Харри...

— ...или грохнуть собственного папашку.

— Харри...

— Ладно, пускай. Но раз у тебя завелись такие мыслишки на мой счет, мне непонятно, сможем ли мы теперь дружить.

— У тебя героический комплекс, — сказал Пит.

— Это ты решил, потому что я полез в прицеп?

— Ага. Надо было жребий всем тянуть.

— Тут тебе не демократия.

— Так было бы просто честнее.

— Я тебе в глаза скажу: ты настырно лезешь на колбасу автобуса. Нашего трамвая то есть. Что, не так?

Пит еще печальнее замотал головой, стараясь казаться человеком рассудительным, но не удержался от ухмылки.

— Ой, дурак. А еще белый.

— И еще горд этим.

Харри, расправив плечи, подставил ветру спину, а потом дернул за шнурок у щеки, ослабив капюшон. Потом полез за пазуху и вытащил оттуда горнолыжную вязаную маску из толстой шерсти, которая доселе покоилась в сложенном виде у горла. Теперь он обтянул ею рот и нос. Таким образом все лицо его было защищено от холодного свежего воздуха. То, что не закрывала маска, пряталось под капюшоном и очками. Харри еще глубже нахлобучил капюшон, потянул за шнурок, а потом соорудил из него узел. Через маску он заговорил опять:

— Ты, Пит, такой здоровенный, что тебя никак нельзя возить на прицепе.

— Да и ты не лилипут.

— Нет, ты послушай: все же я как-то могу скорчиться, чтобы спрятаться от самого злого ветра. А тебе пришлось бы сидеть. Иначе ты просто не поместился бы. А если сидеть с головой наружу, то уж точно замерзнешь до смерти.