— Но что же произошло с судном?..

— Крушение, крушение, полнейшее крушение! — отвечал Манфред своим наводившим страх, оживленным, едва ли не радостным голосом. — Вон обломки-то плавают!.. Как вы на них не наткнулись?..

— Что же, была бур я, ураган?..

— Циклон, лейтенант, циклон, и, знаете, великолепнейший, бесподобный циклон! Все переломал вдребезги… Мы стояли на якоре, вон там, неподалеку от Ледяной могилы…

— Значит, вы ее нашли?

— Ну вот, еще бы не найти!.. А поглядели бы вы на трупы! Один восторг! Так сохранились во льду, что просто заглядение! Словно кто-то нарочно приготовил их для нашего знаменитого и славного эксперимента, который обессмертил наши имена!

— Какого эксперимента?

— Опыта пересадки сердца!

— Сердца?..

— Ну как же! Ведь он у нас ожил, и жил больше месяца!.. Он был заморожен… понимаете… Кусок льда!.. Ну, осторожно его отогрели, он оттаял, и затем мы пересадили в него сердце, а сердце взяли у Квоньяма.

Лейтенант переглянулся со своими людьми. Все они поняли, что дальнейшие разговоры с этими людьми были пока что бесполезны. Один молчал, как немой, а другой хоть и разглагольствовал, но от его слов было не больше пользы, чем от молчания его товарища.

Спасенных доставили на судно.

Офицер со шлюпки доложил Уррубу, что «Эмма Пауэлл» погибла во время циклона, что обломки судна еще носятся в проливе, ведущем из бухты, где оно стояло, в открытое море, и что люди все погибли, за исключением этих двоих, которых, вероятно, выкинуло волной на крошечный островок. Они приютились под обломком судна, выброшенным на тот же островок, быть может, вместе с ними; они подобрали кое-какие припасы и напитки и прожили на островке 65 дней. Теперь оба явно и очевидно помешались.

Спасенные были поручены заботам судового врача. Он осмотрел их, поговорил с ними. Физически оба были целы и невредимы, но, увы, только телесно. В ответ на все расспросы врача старик молчал, а Манфред с величайшими подробностями, словно обрадовавшись, что нашел, наконец, человека знающего и понимающего все значение их научного подвига, рассказал о прославленной операции, не умалчивая даже о том, что Квоньям был, в сущности, зарезан и что сердце было извлечено из живого человека. Врач, человек враждебного научного лагеря, отрицавший возможность и пользу пересадки и прививки органов, отнесся к этому научному докладу об оживлении мертвеца путем прививки ему живого сердца, как к самому заурядному профессиональному бреду помешанного. Он так и доложил Уррубу, о чем рассказал и другим офицерам.

Уррубу послал шлюпки на разведку. Удалось подобрать в воде и на берегах канала много обломков и вещей с «Эммы Пауэлл», совершенно неопровержимо свидетельствовавших о полной гибели и разрушении судна. Оставалось вернуться домой с этими обломками — доказательствами произошедшей катастрофы.

Офицеры судна решили, ради полноты картины, призвать спасенных на общий офицерский совет и попросить их рассказать обо всем.

Макдуф по-прежнему равнодушно молчал, ни на кого не смотрел, ничего не слышал. Казалось, он был погружен в какую-то думу, от которой его было невозможно оторвать.

Манфред бегло и кое-как отвечал на вопросы. Ему, видимо, не терпелось рассказать об операции. Когда ему дали волю, он пустился расписывать офицерам свой «научный подвиг» в таких же подробностях, как раньше судовому врачу. Его слушали в скорбном молчании.

Это смутило Манфреда. Он ждал энтузиазма слушателей, ждал рукоплесканий, восторженных похвал. Его настроение быстро изменилось. Ему стало страшно. Ему вдруг вспомнился Квоньям, лежащий на операционном столе. Он поднял глаза вверх… Перед ним стоял призрак Квоньяма со вскрытой, зияющей грудной полостью…

Манфред побледнел, затем вскочил с места, и, громко крича, вымаливая прощение у Квоньяма, кинулся бежать… Его, конечно, остановили, отвели в каюту, заперли в ней, приставили к нему людей.