У Сони голова кругом пошла. Ночной Вольский был совершенно непохож на Вольского дневного. Дневной орал, требовал то открыть, то закрыть окно, ругал врачей, которые не могут поставить его на ноги за сутки, отказывался от уколов. Ночной видел тот же гадкий сон, что и Соня, звал ее на “ты”, прижимался к плечу мокрой щекой, словно она было его женщиной.
– Это просто сон, – пробормотала Соня.
Черт, что же происходит, что здесь делается? Кто сидит невидимкой на соседней койке, и, уставившись в темноту незрячими глазами, нашептывает им обоим недобрые сны?
Соня поправила одеяло, промокнула испарину со лба, и, робея, легонько погладила его по голове. Время вдруг потекло тяжело и медленно. В палате было почти темно, а в темноте все не так стыдно и не так страшно. Будь что будет.
Она снова провела пальцами по его взъерошенным волосам – уже смелее. Сейчас он заснет, а назавтра ничего и не вспомнит. Может, он уже спит…
Вольский засопел, повернул голову, и уткнулся носом в Сонину ладонь.
Вынырнув из давешнего кошмара, и увидев склонившуюся над постелью Соню, он, не вполне понимая, что делает, сгреб ее в охапку. Он так и держал бы ее, всю ночь, всю жизнь, кабы не влез проклятый Федор со своим печеньем.
“Будь что будет” – подумал Вольский, прижался губами к ее пахнущим лекарствами пальцам, и замер, боясь спугнуть эту их стыдливую близость.
Обессиленный, умиротворенный, лежа неподвижно в темноте, он очень скоро заснул.
Соня привалилась лбом к спинке кровати, закрыла глаза, и слушала его ровное дыхание. Наверное, она тоже задремала, потому что совершенно живо помнила, что они целовались – долго, нежно, тягуче, очень реально. Потом запищал таймер, напоминая, что Вольскому пора делать укол. Соня открыла глаза. В палате было по-прежнему темно, она по-прежнему сидела на постели, положив руку на подушку. Вольский спал. Соня провела пальцем по губам – губы все еще чувствовали его поцелуи. Черт, какой реальный сон.
Медленно, будто прощаясь навек, она погладила его по щеке, встала, и пошла набирать шприц.
Коробка с надписью “Кетамин” была пуста.
Этого в принципе не могло быть. Кетамин Вольскому полагалось колоть два раза в сутки. Вчера ночью Соня лично доставала из этой коробки очередную ампулу. Еще три лежали в картонных гнездах, дожидаясь своей очереди. Вопрос: где они теперь?
Соня перерыла сверху донизу тумбочку с лекарствами, и даже на всякий случай заглянула под кровать: чем черт не шутит, может, кетамин куда свалился. Но он не свалился. Она зажмурилась, потом снова открыла глаза. Бесполезно. Кетамин от этих ее экзерсиов не появился.
– Четр-те что – пробормотала Соня.
Загадочное исчезновение. Марсиане снова воруют медикаменты… Шутки шутками, но пропажа кетамина – это ЧП. Когда вот так вот за здорово живешь исчезают три ампулы с наркотическим препаратом, полагается вызывать милицию, чтобы завели уголовное дело. Впрочем, милиция вполне до утра подождет. Вот придет в девять доктор Кравченко, Соня ему все расскажет, а там уж пусть сам разбирается. А вот укол Вольскому (Вольскому, который недавно прижимался губами к ее ладони) все равно делать надо.
Основной запас лекарств, привезенных агитбригадой столичных медиков для Вольского, хранился в кабинете главврача, в единственном на всю больницу несгораемом шкафу. Увидев коробки с медикаментами на страшные тысячи американских денег, Валентин Васильевич во избежание эксцессов предложил поместить их под надежный сейфовый замок. Ключ от шкафа лежал у Сони в кармане. А вот от кабинета запасного ключа не нашлось, и милейший Валентин Васильевич, уходя домой, оставлял его дежурной сестре.
Сегодня дежурила Полина Степановна. Она, наверное, уже закончила ночной обход, и теперь сладко спит в сестринской на диванчике.
“Никуда не денешься, придется разбудить” – подумала Соня, и, тяжело вздыхая, поплелась добывать ключ от кабинета главврача.
В коридоре храпел на посту Федор Иванович. Услышав шаги, он встрепенулся, захлопал глазами и завертел головой, всем своим видом демонстрируя готовность подежурить у палаты Вольского, пока Соня отлучится.